Мишка, Серёга и я
Шрифт:
(Интересно, бывают ли трусами ученые, артисты или художники? По-моему, человек, у которого от природы богатое воображение, не может быть храбрым. Потому что он невольно видит опасность со всеми ее подробностями и последствиями.
Подбегая к «козлу», я тоже подробно представляю себе все, что меня ждет. Я вижу растопыренные деревянные ножки, заранее ощущаю под руками полукруглую твердость скользкого дерматина. С разбегу я напарываюсь на нее животом. В глазах у меня темнеет, я падаю, теряю сознание. В неожиданно
Такие случаи называются ЧП — чрезвычайное происшествие.)
Пока я об этом размышлял, учительница физкультуры, установив очередь к брусьям, подошла ко мне. Лицо у нее было смущенное.
— Ты на меня обиделся? — спросила она, оглянувшись на ребят и понизив голос. — Я ведь пошутила. Неудачно, да?
— Почему? — отозвался я громко. — Для преподавателя физкультуры это было не так уж плоско.
Услышав мои слова, ребята стали переглядываться и хихикать.
— А ты злой, — медленно сказала учительница. Она постояла, словно не зная, что со мной делать. Потом добавила: — Что ж, раз нога болит, иди в класс.
— Хорошо, — сказал я и заковылял к выходу.
Длинный, пересекавший все здание коридор от множества широких окон был похож на веранду. На полу просыхали зигзагообразные следы от швабры. Было прохладно и гулко.
Сразу перестав хромать, я направился к лестнице. Мне не хотелось попасться на глаза кому-нибудь из педагогов, и я старался ступать как можно осторожнее. Но когда я поравнялся с учительской, оттуда все-таки выглянул какой-то человек и строго спросил:
— Ты почему гуляешь? Какой у вас урок?
Я уже хотел было ответить, что меня отпустили, но вдруг узнал этого человека. И вызывающе промолчал.
II
Впервые мы встретились с ним неделю назад. Он пришел к нам на урок физики. Это был совсем молодой, вроде нашего старшего пионервожатого, парень, среднего роста, с тяжелым подбородком. Под модным спортивным пиджаком не сразу угадывалось, как парень широк в плечах. За этот пиджак с разрезом сзади мы тут же прозвали его стилягой. Мы подумали, что стиляга просто практикант. К нам часто приходили на практику будущие педагоги.
Физику у нас вел директор. Стиляга устроился на задней парте и промолчал весь урок.
На перемене, когда мы стояли у окна и спорили, кто выиграет шахматный матч: гроссмейстер или счетная машина, стиляга подошел к нам. Он немного послушал и вмешался.
— По-моему, счетная машина, — сказал он.
Мы замолчали. Нам не нравилось, когда посторонние взрослые вмешивались в наши дела.
— Братцы, — предложил вдруг стиляга. — А не двинуть ли нам после уроков в кино?
(Практиканты часто набивались нам в друзья. Чтобы потом хорошо сидели
— Угощаете? — спросил Серёга.
Стиляга рассмеялся и сказал:
— Угощаю. Вы, я слышал, лихой народ. Здорово нам кровь портите.
— Кому — вам? — спросил кто-то.
— Учителям, — важно сказал стиляга. — Я в свое время тоже отличался. Никто бы и не подумал, что поступлю в педагогический. Мы раз такое вытворили…
И стиляга попытался рассказать, что они вытворяли «в свое время».
Нам стало скучно, и мы потихоньку разбрелись.
Стиляга остался и на английский.
Английский язык у нас вела добрая, милая старушка, из тех, что очень любят заводить кошек. На ее уроках мы занимались чем угодно, только не английским.
В этот раз ко мне подсели двое ребят, и я стал рассказывать им о теории Станиславского, которой увлекался в последнее время. Мишка с Серёгой разложили поверх учебников свой настольный футбол. Они изобретали его, чтобы представить на конкурс, объявленный фабрикой игрушек. Они собирались, получив премию, купить «ФЭД» с голубой оптикой, а на оставшиеся деньги «построить», как выражался Серёга, шубу для его матери (отец у него был инвалидом и давно умер, а мать работала уборщицей).
В соседнем ряду затеяли игру в «морской бой». Девочки на первой парте вполголоса напевали:
Лонг вэй ту Типерери, Лонг вэй ту хоум…— Дети! — укоризненно воскликнула учительница.
— Мы же по-английски поем, — лениво отозвались с первой парты. — И потом: икскьюз ас, плиз.
Когда мы извинялись по-английски, наша преподавательница прощала нам все. Она ласково погрозила девочкам и виновато оглянулась на стилягу.
Я тоже оглянулся на него. Он сидел мрачный и сердито посматривал на нас. На лице у него застыло какое-то страдальческое выражение. Можно было подумать, будто англичанка его мама и ему тяжело видеть, как мы ее мучаем. Наверное, ему уже расхотелось вести нас в кино.
Вдруг Серёга завопил:
— Мишка, законно! Так и сделаем! — И в азарте даже встал коленями на скамейку.
— Иванов! — умоляющим тоном сказала англичанка. — Нет, дети, как хотите, это невыносимо!
— Икскьюз ми, плиз, — буркнул Серёга, продолжая чертить.
Стиляга не выдержал.
— Слушай, брат, сядь как следует, — громко шепнул он.
Заметив растерянный взгляд англичанки, он покраснел и пробормотал:
— Извините, пожалуйста…
— Ничего, ничего… — испуганно сказала англичанка. — Видите, дети, какое впечатление вы производите на постороннего человека.
Мы возмутились и наперебой закричали, что посторонним нечего соваться не в свое дело.