Мисс Кэрью

Эдвардс Амелия

К этому времени я начал ощущать себя неуютно. Медленно сгущались сумерки, на лице моего спутника, каким бы спокойным оно ни было, появилось странное выражение, которое мне не совсем понравилось.

— Прошу вас, сэр, — сказал я с притворной небрежностью, — давайте сменим тему. Если вы настаиваете на разговоре, мы можем выбрать более приятную тему.

— Согласен! Но что может быть приятнее? С вашего позволения, я продолжу. Прошло много времени, прежде чем об этом узнали; я прекрасно это скрывал. Я знал это, потому что я привык видеть лица повсюду, — в мебели, на деревьях, в кустах; я знал, что на самом деле их там не может быть, и что я сошел с ума. Потому что я всегда этого ожидал. Да, с тех пор, как еще мальчиком учился в школе! Каким-то образом об этом все-таки узнали, несмотря на всю мою осторожность, — а я был так осторожен, так осторожен! Об этом узнали; и однажды двое мужчин пришли и схватили меня в моем саду, — в моем собственном саду! И отвезли в сумасшедший дом! О! Это было унылое место, этот сумасшедший дом! Они заперли меня одного в

пустой, холодной комнате, где никогда не разводили огня, чтобы согреть меня, хотя стояла суровая зима. Окна были забраны железными решетками, сквозь которые дневной свет проникал, точно сквозь ребра скелета; и каждую ночь — вы можете в это поверить? — каждую ночь приходила страшная фигура и сидела там, насмехаясь и косясь на меня в лунных лучах. Это действительно был ад! Однажды ночью, когда я больше не мог этого выносить, я бросился на фигуру, боролся с ней, и швырнул ее о твердую стену — и тогда пришли санитары, оторвали меня от нее и привязали веревками к моей кровати. Я слышал, как они говорили друг другу, что я пытался покончить с собой, но я знаю лучше. Там была фигура, с которой я боролся — там была фигура, которую я пытался убить! Только они не могли ее видеть. И все же она сидела там, насмехаясь, насмехаясь, насмехаясь, всю долгую ночь напролет; они находились в моей комнате, и все же были так слепы, что не могли ее заметить! Не знаю, как долго длилась моя ярость, но я думаю, что это было утомительное время. Наконец, однажды ночью я проснулся от беспокойного сна, и вот! Фигура исчезла! Ах, я заплакал от радости, что освободился от нее; я был горд, очень горд, потому что она исчезла, и я наконец победил ее! Время шло, и я решил, что сбегу. Как, по-вашему, я собирался это сделать? Я притворился, что излечился от своего безумия. Каждый день ко мне приходил доктор. Но не ко мне одному; я слышал, как он ходит по всем комнатам вдоль коридора; так что знал, когда он придет, задолго до того, как он подходил к моей двери. Я знал, что должен обмануть его, как и всех остальных. О, это была трудная задача, но я справился! Хуже всего в моем безумии было то, что я не мог не думать о самых странных вещах; а когда я говорил, мой язык выдавал меня. Однако я приучил себя разговаривать с ним. Я практиковался говорить спокойным, низким голосом, — я практиковался в том, что должен был сказать, — я приучил себя вставать и кланяться, воображая, как он входит в комнату. Я говорил мало, но то, что я говорил, было разумно, — я знал, что это было разумно. Раньше я говорил, что чувствую себя лучше; что я устал от заключения; что я надеюсь, — вскоре мне разрешат вернуться домой; иногда (это была умная мысль!) я с тревогой спрашивал о своей жене. Однажды она пришла навестить меня. Вы не можете себе представить, каких усилий мне стоил ее визит. В тот день она выглядела такой бледной, робкой и хорошенькой, — и я заставил себя сесть рядом с ней; сказать ей все то, что я научился говорить доктору; взять ее за руку; и, о, мне так хотелось убить ее все это время! Но я этого не сделал. Ах, нет! Я даже поцеловал ее в щеку на прощание, хотя мог бы громко закричать от ярости, когда потянулся к ней губами. Я не знаю, подозревали ли меня до сих пор, но меня не отпустили, несмотря на все мои старания. Поэтому я решил заболеть. Я знал, что доктор раскусит меня, если я притворюсь, поэтому я морил себя голодом. Ха! Ха! Разве это не прекрасно? Вот как я это сделал. Каждый день, вместо того чтобы есть еду, которую мне приносили, я клал половину ее под незакрепленную доску в полу, а половину оставлял, говоря, что плохо себя чувствую и больше не могу есть. С каждым днем я становился все истощеннее, так что должно было показаться, будто мой аппетит постоянно ухудшался. А потом я заболел — только время от времени съедал по кусочку, чтобы не умереть. Я ужасно страдал, но все же сыграл свою роль и встретился с доктором взглядом таким же спокойным, как и его собственный. Наконец он сказал, что меня нужно перевести в другую часть больницы, и что мне нужен свежий воздух, иначе я никогда не поправлюсь. Как я смеялся тогда, несмотря на то, что был болен, при мысли о том, как я перехитрил его! Моя новая комната была приятной и выходила окнами в сад. Позади сада проходила железная дорога. По этой железной дороге я решил бежать. Ах! Какая радость — уноситься прочь на поезде — уноситься, улетать и никогда не останавливаться! Я хорошо знал, что для этого у меня должны быть деньги. Деньги! Где и как я мог получить деньги? Вы скоро это узнаете! Я не хотел умирать, поэтому теперь я ел больше и стал выглядеть лучше. Позвольте мне сказать вам, что не каждый достаточно храбр, чтобы выдержать голод, как это сделал я. Сумасшедшие — не трусы! Ну, через некоторое время мне разрешили гулять в саду, но всегда рядом со мной был сторож. Мало-помалу доктор начал говорить о моей выписке как о чем-то, что может произойти со временем — и тогда… тогда, хотя цель, ради которой я все это затеял, была почти в пределах моей досягаемости, я почувствовал непреодолимый импульс, заставлявший меня бежать, а не ждать их освобождения. День и ночь я ждал и наблюдал, чтобы сделать это.

Возможность представилась очень скоро. Однажды утром, когда я должен был гулять со сторожем в саду, ему понадобилось уйти, и тогда доктор, — безмозглый идиот! — отпустил сторожа, сказав, что на этот раз он сам пойдет со мной!

О, как мое сердце подпрыгнуло и затанцевало во мне, когда он это сказал, Но я сидел очень тихо — очень тихо и спокойно — слушая шаги сторожа по гравийной дорожке,

пока он совсем не ушел. Я уже говорил вам, что железная дорога проходила позади сада. К этому месту я и направился (небрежно, как бы случайно, знаете ли), и он со мной.

— Этот прекрасный день пойдет нам всем на пользу, мистер Б., - сказал он мне своим мягким, лживым голосом.

Он шел, засунув руки в карманы, и думал о золотых монетах, когда шел — о том золоте, в котором я так нуждался!

— Я надеюсь, что вы скоро сможете наслаждаться летом в своем собственном доме, — продолжил он.

Он выглядел таким уверенным в себе и улыбающимся, когда говорил, что я ненавидел его больше, чем когда-либо.

Я не осмеливался довериться своему голосу, отвечая, или позволить своим глазам задержаться на нем. Если бы он мог увидеть их, хотя бы на мгновение, он бы понял меня. Как раз в этот момент мы достигли конца сада и остановились, глядя на ровные пути внизу. Между нами и дорогой не было ничего, кроме низкой живой изгороди. В одно мгновение я повернулся к нему.

— Умри! — завопил я. — Умри! Я сумасшедший — я сумасшедший — и я поклялся сделать это!

В моих руках была сила десяти человек. Я схватил его и разбил его череп о ствол дерева, у которого мы стояли. О, это была великолепная месть! Я выбивал мягкую улыбку с его лица до тех пор, пока его собственные дети не смогли бы узнать его, а затем я топтал его тело и танцевал на нем, громко смеясь! Вдруг я услышал далекий свисток поезда на деревенской станции. Нельзя было терять ни минуты! Я вырвал часы у него из кармана и забрал кошелек с золотом! А потом, Ха! Ха! Ха! Я бросил тело на рельсы, а поезд быстро двигался все дальше и дальше, и раздавил его, пока он лежал! Разве это не было местью, и разве кто-нибудь, кроме сумасшедшего, подумал бы об этом? Скажите мне это! Скажите мне это!

Я так оцепенел от ужаса, что сидел, словно окаменев, и не мог вымолвить ни слова.

— Теперь вы наверняка захотите узнать, как я попал сюда, — продолжил маньяк более спокойно, после минутной паузы. — Ну, на нем был этот плащ. Я завернулся в него и пошел прямо через сад и через ворота, мимо сторожа; и, благодаря высокому воротнику, никто не узнал меня, — потому что мы были очень высокого роста, доктор и я. Как только дом скрылся из виду — унылый, жестокий дом! — мне показалось, будто у меня на ногах выросли крылья, так быстро я бежал. Люди на улицах города смотрели на меня, но какое это имело значение? Мне было наплевать на их пристальные взгляды. Я смешался с толпой на вокзале и заплатил за проезд, как и все остальные, — Ха! Ха! — деньгами доктора! Но на золоте была кровь. Я попытался стереть ее, но не смог. Она появлялась снова так же быстро, как я ее стирал, и я подумал, что они увидят его, когда я положу деньги. Но они этого не сделали; и вот я свободен — свободен! А теперь ответьте мне, вы верите, что я сумасшедший?

Говоря это, он приблизил свое лицо совсем близко к моему, и его голос перешел от прежнего ровного к быстрому, резкому и ликующему тону, который привел меня в смятение. Было почти темно, и его глаза светились холодным, неестественным блеском, похожим на фосфоресцирующий свет, который исходит от рыбы в состоянии разложения. Было ясно, что я должен что-то ответить. Пока я колебался, он повторил вопрос, на этот раз более нетерпеливо.

— Да, — сказал я, наконец, дрожащими губами, — я… я думаю, что вы, должно быть, сошли с ума.

— Я докажу вам это, — прошептал он, наклоняясь еще ближе ко мне. — И вы, наверное, даже не догадываетесь, каким способом я это сделаю?

Я покачал головой.

— Не догадываюсь.

— Убив вас, как я убил его! Вы думаете, я оставлю вас в живых, после того как рассказал вам все? Оставить в живых, чтобы вы выдали меня, чтобы меня забрали и отвезли обратно в… Нет, нет! Безумцы храбры, безумцы хитры, безумцы сильны!

Я видел, что сила мне ничем не поможет, но в чрезвычайных ситуациях я всегда сохраняю присутствие духа. На этот раз эта способность не подвела меня, и я мгновенно успокоился.

— Подождите, — спокойно сказал я, пристально глядя на него. — Вы еще не все мне рассказали. И если ты твердо решили отнять у меня жизнь, будет справедливо, если вы сначала закончите вашу историю.

— Это правда, — согласился сумасшедший с некоторым любопытством. — Что же такого я упустил из виду?

— Вы ничего не сказали мне о лорде Пальмерстоне и тузе треф.

— Я не думал, что вам будет интересно это услышать, — произнес он с сомнением.

— Я бы предпочел услышать это, чем все остальное.

Лампа отбрасывала болезненный свет на вагон, и было так темно, что за окнами ничего не было видно. Я знал, что мы должны находиться недалеко от лондонского вокзала. Если бы я только мог отвлечь его внимание еще хоть ненадолго, я был бы спасен! Я решил поддерживать с ним беседу, если это возможно.

— Лорд Пальмерстон начал это, вы должны знать, — продолжил он, — а туз треф это закончил.

— Вы знали лорда Пальмерстона? — спросил я.

Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом, как будто не понял моего вопроса. Я повторил его.

— Знаю ли я его? Это я вырастил и обучил его!

— О, в самом деле? — сказал я. — Прошу вас, продолжайте.

— Я вырастил и обучил его в своем собственном поместье. Я любил его так, как можно любить только ребенка; нет, я любил его еще сильнее, потому что, если бы у меня был ребенок, я бы свернул ему шею, — я чувствую, что сделал бы это!

Он снова уставился на меня, и его пальцы нервно сжались, как будто ему не терпелось схватить меня за горло.

— Так как насчет лорда Пальмерстона? — сказал я.