Мисс Марпл из коммуналки
Шрифт:
И этой же ночью, в темной прихожей, одна сидела на табуретке под дверью и уговаривала себя не верить глазам.
Колоссальная выдержка и уверенность в собственных силах. Самое страшное в этой жизни – для всех! – не потусторонние явления, а страх лишиться разума.
– Мне тоже есть за что бороться, – сказала Софья Тихоновна, запахнула плотнее халатик и пошла в свою комнату бдеть. Ключ надежно спрятан в непрозрачной вазе; после известных событий Надежда стала запирать комнату на ночь. Теперь, даже если сама
А если у Надежды все-таки есть другой ключ – разорвется волосинка.
Ночь только начиналась.
И прошла, надо сказать, спокойно. Какое-то время Софья Тихоновна старалась бороться со сном, ворочалась в уютной сонной постели, пыталась убежать от дремы, но в конце концов попалась. Не утерпела и унеслась на мягких подушках в объятия Морфея, уплыла прочь…
Вся нега и спокойствие сгинули, едва Софья Тихоновна вытянула шею вверх и взглянула на дверь Клавдии: на двух половинках, болтаясь, висел разорванный волосок. Как тонкая прерванная нить между безумием и реальностью.
«Не сумасшедшая, – сказала себе Софа, – вижу.
Пусть странное, пусть жутковатое доказательство неких событий, но вижу. И значит… Значит, буду жить. Не овощем, оберегаемым из жалости, а полноценным человеком. Женщиной».
Господи! Какое наверное облегчение испытала Надежда, узнав, что не сошла с ума!
А ведь у нее не было Вадима. Ей было не так невероятно страшно потерять то, что еще и не приблизилось.
Удивительное обстоятельство: стоя перед запертой дверью и разглядывая разорванный волос, Софья Тихоновна не испытала и сотой доли прошлого испуга. Она почувствовала только облегчение.
И если бы не мысль о ком-то – живом, материальном! – способном не дать ей еще раз увидеть Вадима (слово чести – она думала только о нем!), то сразу бы вошла в эту комнату. Старая сказка о Синей Бороде не имела больше власти. Время призраков закончилось, когда на двух половинках двери лопнул тонкий волос.
Софья Тихоновна увидела на тумбе сотовый телефон Надежды, унесла его в свою комнату и, разыскав в нем телефонный номер участкового, спокойно сказала:
– Доброе утро, Алеша. Это Софья Тихоновна.
– Здравствуйте, – удивленно, скрывая беспокойство, сказал потенциальный Настенькин жених.
– Не будете ли вы так любезны зайти ко мне примерно через сорок минут?
Даже в самые напряженные минуты Софья Тихоновна никогда не забывала о том, что она женщина. Не могла себе позволить встретиться с молодым мужчиной неприбранной. Через сорок минут Надежда снова уйдет в поликлинику – ей назначили какие-то физиопроцедуры, – и времени должно хватить привести себя в порядок и даже выпить чаю.
– Хорошо.
– Еще хочу вас попросить… Я бы хотела поговорить с вами приватно. Надежда Прохоровна скоро пойдет в поликлинику,
Алеша весь извелся, пока тетушка культурно составляла громоздкие витиеватые фразы.
– Я приду, – выпалил четко.
– Тогда я вас жду и не прощаюсь.
В то время, когда Софья Тихоновна занималась привычными утренними делами, участковый Бубенцов не находил себе места. Сорок минут тащились медленно, шаркали ногами и ни за что не соглашались уйти быстрее.
Тон, которым разговаривала по телефону тетушка ангела, заставил подумать: беда, с Настенькой беда. Она уехала в Пермь, там ее некому защитить (грузовик проклятый мерещился в связке со словом «несчастье»!), Алеша едва вытерпел двадцать минут, надел китель и бегом отправился из опорного пункта к знакомому подъезду.
Занял выжидательную позицию, нервно прикурил.
В начале одиннадцатого из дома вышла Надежда Прохоровна Губкина. Теперь без алого берета, кургузого «приличного» пальто, трудноузнаваемая, но внешне абсолютно невозмутимая. Не тревожная.
Она перехватила поудобнее большую хозяйственную сумку и споро зарысила к поликлинике напрямик через дворы.
Ободренный ее спокойствием, участковый забросил окурок в ведро, поставленное Талгатом возле лавочек, одернул китель и неторопливо двинулся к подъезду. До времени, назначенного Софьей Тихоновной, оставалось чуть менее пяти минут.
– Прошу в мою комнату, – сказала тетушка, едва Алеша поменял ботинки на тапочки.
– С Настей… С Настей все в порядке?
– Да, Алеша. С Настей ничего не случилось. Я звонила ей вчера вечером, у нее все хорошо.
– А она… когда приедет?
– Как только закончит дела. Пойдемте в мою комнату, Алеша, не будем разговаривать в прихожей.
Лейтенант бросил взгляд в древнее зеркало, поправил пятерней короткие, не требующие иной расчески волосы и прошел в большую, светлую от утреннего солнца комнату. Ту, в которой навсегда поселилось прекрасное видение – сероглазый ангел держит чашку в прозрачных пальцах и прячет под курточкой со звездным мишкой сложенные крылья.
– Садитесь, Алеша.
Бубенцов присел за круглый стол в центре комнаты, посмотрел на внутренне сосредоточенную на чем-то хозяйку и положил руки перед собой, совсем как в школе. Аккуратная, прибранная до последнего волоска Софья Тихоновна всегда напоминала ему строгую классную даму или смотрительницу музея: с кружевным воротничком, камеей под горлом и платьем, не отвлекающей от созерцания картин расцветки.
Такие дамы одним движением бровей останавливают расшалившихся экскурсионных школяров, посетителей, проводящих пальчиком по золотистым завиткам тяжелых рам, одним взглядом заставляют стыдливо прятать руки за спину и в случае надобности способные заменить любого гида.