Мисс Марпл из коммуналки
Шрифт:
Алеша понуро выбрался из-за стола и поплелся в прихожую. Полный тягостных дум, постучал он в дверь комнаты Софьи Тихоновны и рассеянно, не услышав – войдите! – распахнул ее настежь.
И не будь лейтенант настолько погружен в свои невеселые мысли, картина, что предстала его глазам, поразила бы его не меньше рассказа об охоте за призраком: ученый йог Вадим Арнольдович целовал бывшую библиотекаршу Софью Тихоновну.
Парочка заполошенно разомкнула объятия, стыдливо спрятала затуманенные глаза, Алеша лишь подумал: «Надо же… И эти
Прошедшие недели сделали лейтенанта мудрее. Теперь, после всего, что учинила бравая пенсионерка Губкина, романы в солидном возрасте уже не удивляли. Уже как двадцать лет законсервированная в бабушках Надежда Прохоровна подарила лейтенанту новую идеологию – куда нам, молодым, до них, пенсионеров!
…Алеша получил приглашение войти, присоединиться к чаепитию и, снимая общую неловкость, начал играть с котом Марком.
Какой, оказывается, полезный обычай держать в домах питомцев! Чуть что не так и глаза некуда деть – вот вам, пожалуйста. Существо, с удовольствием берущее на себя функции разрядника. Играет, веселится, и на душе легчает, и руки заняты, глаза пристроены.
«Женюсь – обязательно заведу кота», – решил Бубенцов и поднял Марка на колени.
Как обычно, если наступало возбуждение, Софья Тихоновна сновала по кухне. Решалась приготовить какое-нибудь особенно муторное в исполнении блюдо и в ритме шага «утаптывала» смятение чувств.
Сегодня это были голубцы. Наденька их обожает! Но ленится готовить не абы как, а предварительно обжаривать с обеих сторон до коричневой корочки, не забывая перед этим обваливать в муке, на каждый по отдельности (уже в сотейнике) по ложечке сметаны и томатного соуса (соус тоже лучше приготовить, а не использовать магазинный). В общем, много их, муторных тонкостей этих…
Жаль только, что Вадима не будет, Арнольдовича…
Уехал.
И даже этот противный капитан Дулин не смог ему воспрепятствовать! Как миленький снял свою подписку о невыезде и ничего поделать не смог…
Еще бы! Вадиму Арнольдовичу пришло приглашение на симпозиум в Новосибирске от Российской академии наук!
Это же… Это вам не пионерский слет какой-то! Это вам… о-го-го!
У Софьи Тихоновны не хватало слов для выражения эмоций. Сфера нежных чувств-переживаний в принципе не ее среда. «Подсушенный библиотечный сухарик» – так называл ее покойный Клавин муж… Софа могла мыслить отвлеченно – метафорами, четверостишиями, но все это – чужое! Не личное, не пережитое.
Но нынче…
Ах, Вадим!..
Софья Тихоновна почувствовала, как запылали щеки. Позавчера Алеша видел, как он ее поцеловал.
А поцелуй ведь был прощальным.
– Вам надо о многом подумать, – сказал тем вечером.
– А вам? – смутилась Софья.
– А мне не надо. Я уже все решил.
Недомолвки и экивоки, игра слов и взглядов, туманных многозначительных фраз, понятных обоим…
«Я все решил».
Ах, видела бы Клава! Слышала бы!
Хотя… Софья
Была бы Клавдия рядом – рядом никак не мог бы быть Вадим. Ни одного Софочкиного кавалера Клавдия не принимала всерьез:
– Иди, там твой ушастый со скрипкой пришел.
Нежный, трогательный Боря Штерн, уши у него и вправду были велики – большие смущенно-розовые, сквозь них, казалось, все уличные фонари просвечивали. А нос?.. Кадык на длинной, как будто склоненной в извиняющемся поклоне шее… «Ушастый с носом» или «носатый с ушами» – Клавдия варьировала язвительные эпитеты, упражнялась в ненужном, грубом остроумии…
– Что это за работа такая – на скрипочке пиликать?! Шел бы к нам, на завод, мы б его быстро к делу пристроили!
Или:
– Вчера твоего опарыша бородатого в гастрономе видела.
«Опарыша»! Михаила Олеговича. Чудного, доброго, тактичного. У него была больная жена и некрасивая капризная дочь. Он приходил в библиотеку работать в тишине, и у них завязался странный многолетний платонический роман, который может возникнуть только между «подсушенным сухариком» из читального зала и посетителем, любящим тишину.
Они гуляли по заснеженному парку. Мягко шлепались с ветвей влажные снеговые одежды, у Михаила Олеговича было бледное лицо, бородка клинышком и прохладные руки, стыдящиеся обнять…
Они молчали. Обо всем. Хоть и говорили о многом.
– Женится ухажер надумал?! – выспрашивала сестра.
– Клавдия, это – другое!
– Другое, – поджимала губы та. – Промаринует тебя в девках до сорока годов, а сам потом за внуков засядет, и поминай, как звали.
Михаил Олегович никуда не сел. Он лег – в психиатрическую клинику. Его больная жена тоже была капризной…
Роман затих. А впрочем, был ли?
Клавдия дважды приводила женихов с работы. Один – водитель с прической под Сергея Есенина и опухшим лицом сельского тракториста. Второй – сухощавый дяденька, мнящий себя интеллигентом, поскольку заведовал техническим архивом.
Они не трогали ни тело, ни душу, ни разум.
– Останешься в девках!
– Пусть. Пусть в девках. «Уж лучше голодать, чем что попало есть, быть лучше одному, чем вместе с кем попало!»
Омар Хайям был понят Клавдией весьма своеобразно.
– О! Точно. С такой пенсией, которую тебе на числят, так и будет – что попало!
…Софья Тихоновна очнулась от дум, вынула шумовкой из кастрюли припущенный кочан и положила его остывать.
Ушастый Боря Штерн, не способный вбить в стену гвоздь, не изранив пальцев – ах, какие у него были пальцы! Фантастически чуткие, живущие, настороженные…
Клавдия судила о пальцах музыканта утилитарно.
А что вытерпел от нее несчастный Вадим Арнольдович!..
Воспитанный. Тактичный. Скромный.