Мисс Равенел уходит к северянам

Дефорест Джон

— Теперь я могу надеяться, — сказал Равенел дочери, когда возвратился домой, — что с несчастными неграми поступят по справедливости.

— А как генерал? Симпатичный? — спросила Лили с обычной своей нелогичностью. Ей больше хотелось узнать, как вел себя генерал и каков он на вид, чем познакомиться с его взглядами на негритянский вопрос.

— Генерал не обязан быть симпатичным, тем более на войне, — с досадой сказал Равенел, не склонный сейчас отвлекаться от волнующих его мыслей. — Считай, что он симпатичный, может быть, чуточку важный. Этим напоминает мне, кстати, один эпизод, приключившийся как-то со мной в Джорджии. Однажды я стал на ночлег в нищей бревенчатой хижине, где с правого бока спали хозяин с хозяйкой, а с левого — вся детвора вперемежку с собаками и при желании можно следить за движением планет через щели над головой. Оказалось, что эта семья враждовала с соседями, хотя до стрельбы и увечий пока еще не дошло. И вот старшая дочь, девушка лет семнадцати, в драном платьишке, поведала мне о словесной дуэли ее собственной матушки с предводительницей враждебного клана.

«Миссис Джонс, — сказала она, — хотела поважничать перед мамашей. Да не на таковских напала! По части важности наша мамаша хоть кому нос утрет!..» Так вот и наш генерал тоже чуточку важный. Но у него разумный подход к трудоустройству бывших невольников, и я им очень доволен. Он обещал мне помочь, и я теперь думаю, что здешние негры сумеют сделать первый начальный шаг на пути к цивилизованной жизни. Начнут получать хоть какую-то компенсацию. Не за века угнетения и рабства, конечно, но хоть за сегодняшний труд.

— Я не уверена, папа, что им здесь жилось много хуже, чем где-нибудь в Африке, — сказала Лили. Перестав быть мятежницей, она еще была далека от аболиционистских идей.

— Возможно и так, дорогая, возможно и так. Под властью своих африканских варваров, возможно, им, бедным, было бы столь же худо, как в христианской Америке. И чего им действительно было ждать от христианской цивилизации, сделавшей алтарем бочку сахара, политого потом рабов? Негры, я думаю, сразу увидели, что от этих моральных чудовищ спасения не жди. И потому возложили надежду на их противников, сперва на Фремонта, а теперь на Линкольна. [101] Сейчас они верят, что пришло наконец избавление — «день веселия», как они здесь поют в своих песнях, и это отчасти так. Еще до конца года бедняги получат то, чего ждали всю свою жизнь — вознаграждение за труд. Впервые они узнают вкус справедливости. Справедливость, честь, милосердие и прочие добродетели были пока что для них пустыми словами, не имели никакого значения в их повседневной жизни да и знакомы им были вообще лишь потому, что встречаются в Библии. Что они в них понимали, в этих словах? И как могли верить в то, чего никогда не видели? И потому они стали лжецами, ворами и лицемерами. Общество лгало им, когда называло людьми, а обращалось с ними как со скотиной. Общество лицемерило с ними, проповедуя им христианство и живя вопреки заветам Христа. Общество обворовывало их, отнимая плоды их труда и оставляя им жалкие крохи, чтобы они не подохли с голоду и продолжали работать. И совесть у нас не будет спокойна, если мы ограничимся тем, что освободим их от рабства. Мы должны просветить их, привить им христианские идеалы. И прежде всего должны научить их великому долгу людей на этой земле — работе, труду ради насущного хлеба. Я так поглощен сейчас этой проблемой, что хочу посвятить себя ей целиком.

101

На президентских выборах 1856 г. республиканская партия выдвинула кандидатом противника рабства сенатора Джона Фремонта, но он потерпел неудачу (был избран ставленник рабовладельцев Джеймс Бьюкенен); на следующих выборах, 1860 г., президентом был избран Авраам Линкольн.

— Целиком? Значит, бросить госпиталь?

— Да, дорогая. Я уже бросил госпиталь. И за мной закрепили плантацию.

— Плантацию, папа! Но где?

Лили, конечно, боялась уехать куда-нибудь в глушь, далеко от супруга. Доктор понял тревогу дочери и постарался утешить ее:

— Под Тэйлорсвиллом, моя дорогая. Это — округ полковника Картера. В Тэйлорсвиллском форте солдаты его бригады. Значит, он сможет бывать у нас, объезжая свои войска.

Лили зарделась и некоторое время молчала. Она еще не привыкла к замужней жизни, и мысль о том, что Картер сможет у них бывать, поразила ее и поглотила все прочие мысли.

— Папа, — спросила она погодя, — а твой заработок? Он не будет меньше, чем в госпитале?

— Трудно пока сказать. Это ведь первый опыт. Быть может, нас ожидает удача, быть может — банкротство. До урожая придется жить экономно. Но я все равно решился, пусть даже я разорюсь и барышом мне останется одна только чистая совесть. Я хочу попытаться на основе справедливости и добра внушить этим бедным созданиям любовь к труду. Находясь веками под властью злодеев и воров, они не имеют пока что о ней никакого понятия.

Лили опять потерялась в мечтах, но мечты ее были не о моральном прогрессе негров, а о близкой встрече с полковником Картером в Тэйлорсвилле. Она была любящей женщиной, целиком поглощенной своей первой любовью, и не променяла бы близкую встречу с любимым на моральный прогресс даже миллиона негров.

Тэйлорсвилл, процветавший перед войной маленький городок, расположен на Миссисипи, там, где берет начало Байу-Руж, один из десятка заболоченных рукавов, образующих дельту реки при ее впадении в Мексиканский залив. Городок разбросан на западном берегу Миссисипи и частично на южном берегу рукава и защищен от воды системой прибрежных дамб, которая хранит южную Луизиану от паводков. В данный момент городок состоял главным образом из обгорелых развалин. Тэйлорсвиллцы, по собственной дурости, постреливали по северным кораблям, и Фаррагут попросту смел их железным веником. На восточном же берегу Миссисипи и на северном берегу рукава, там, где они образуют угол, высится форт Уинтроп, небольшая звездообразная крепость, выложенная с лицевой стороны кирпичом и окруженная рвом, но не имевшая ни убежищ от бомб, ни казематов. Вейтцель возвел этот форт по приказу Батлера вскоре после победы при Джорджия-Лэндинг.

Имея в виду близость этого форта на случай набега мятежников, доктор и выбрал плантацию в окрестностях Тэйлорсвилла.

С филантропическим начинанием следовало поторопиться: посевной сезон шел к концу. Не прошло и недели после венчания Лили, как Равенел закупил семена и сельскохозяйственный инвентарь, погрузился на транспорт вместе с толпой оборванцев, которых прислал управляющий трудоустройством бывших невольников, и вскоре прибыл на место задуманного эксперимента по коренной перестройке экономики старого Юга.

Деревянный помещичий дом, просторный и незатейливый, весьма походил на загородные дома в Новой Англии, выстроенные в начале столетия; не считая, конечно, огромной, необходимой по здешнему климату двухэтажной веранды, шедшей вдоль по всему фронтону и подпираемой четырехугольными, деревянными же колоннами. В одноэтажной крыле позади была кухня и комнаты для прислуги. А в дальнем конце обширного замусоренного двора, где свиньи в былые дни разгуливали в свое полное удовольствие, стояли грубо сколоченные, небрежно побеленные дощатые хижины для плантационных невольников. Помещичий дом, как и хижины, был выстроен без фундамента и держался на стойках из кирпича, оставлявших под домом свободный проход для собак, свиней и детей. Обрабатываемая земля простиралась вправо и влево от дома, по течению заболоченного рукава, а сзади, в трехстах — четырехстах ярдах за домом, подходила к лесной опушке. В какой-нибудь четверти мили, невдалеке от дороги, кружившей вслед за изгибами дамбы, стояла под черной крышей кирпичная сахароварня с гигантской трубой — наиболее ценная принадлежность плантации, Дым больше не шел из трубы, и паровая машина давно замолчала; деревянные чаны рассохлись или были порублены на дрова солдатами-фуражирами и местными неграми.

Ни в помещичьем доме, ни во дворе не было ни души. Плантаторы Робертсоны, примкнувшие к мятежу, бежали от армии Вейтцеля дальше, в Лафурш; пятидесятилетний глава семьи, командовавший ополченским отрядом, был убит под Джорджия-Лэндинг. После чего невольники, скрывавшиеся в непроходимых болотах, чтобы их не угнали в Техас, набросились, как саранча, на покинутый дом. Взломав двери и ставни, они разграбили все, что могли, распили отборные старые вина хозяина и принялись развлекаться на свой манер, как-то: вспороли диваны, разломали стулья и кресла и выкололи глаза на фамильных портретах. То ли симпатия бывших невольников к юной хозяйке дома, то ли врожденная страсть негра к музыке или еще какой-либо сентиментальный порыв спасли от разрушения пианино, и оно стояло посреди всеобщего хаоса, в недавно еще столь изящной гостиной. Единственным живым существом в этом доме был отощавший от голода старый кот; он мяукал прежалобно, был сильно запуган, и даже Лили, очень любившая кошек, не могла его подманить. Если отвлечься от политического смысла событий, то было прискорбно взирать на то, что осталось от кипевшей недавно здесь щедрой, обильной жизни.

— Какое грустное зрелище, — вздыхала Лили, расхаживая по запустелому дому.

— Не грустнее, я полагаю, чем развалины Вавилона, — ответствовал доктор, — или другого города, осужденного господом богом и разрушенного за грехи. Эльдеркин, мой старый приятель (до того, как он сам увяз в сепаратистских теориях), всегда говорил, что его изумляет, как это бог еще терпит луизианских плантаторов. Вот бог и поразил их безумием, и в этом безумии они рвутся под пулю. И самое время! Мир далеко обогнал их в своем развитии. Они стали преградой на пути человечества. Им хотелось остаться по-прежнему в средних веках — и это в наш век пароходов, железных дорог, телеграфа и паровых жаток, под самым носом у Гумбольдта, Леверрье, Агассиза и Лайелла. Конечно, они — в тупике, у стенки. И пригвождены к ней навечно, как пугала, как дохлые ястребы или вороны на птичьем дворе. И судьи грядущих веков подтвердят приговор: «Осуждены по заслугам!» Притом мы, конечно, испытываем сожаление или, точнее будет сказать, легкую грусть, когда видим эти останки недавней жизни.

Лили, впрочем, уже перестала жалеть Робертсонов и больше теперь размышляла о том, как привести дом в порядок к приезду полковника Картера.

— Нам предстоит много дела, папа, — сказала она. — Девятнадцатый век изгнал Робертсонов и поселил нас с тобой. Это верно, но он почему-то оставил нам страшную грязь и к тому же сломал всю мебель.

Она сняла шляпку, подобрала свое длинное платье и, засучив рукава, принялась с завидной энергией таскать на чердак безногие стулья; а потом, взяв метлу, взметнула такое облако пыли, что доктор в отчаянии выбежал прочь. Для тяжелой работы она позвала себе в помощь полдюжины негров — мужчин и женщин. Лили была теперь в полном восторге, шумела и хохотала и работала за троих. Да внешней ее шумливостью таилось сладкое чувство, что она так работает, чтобы достойно встретить супруга, не щадит своих сил ради него. Часа через два она выдохлась и прилегла на тахту на веранде, предоставив неграм закончить уборку самим. Насколько я знаю, все женщины склонны работать рывками, за короткое время делают очень много (или считают, что сделали много), а потом остаются без сил и лечатся от мигрени.

— Папа, у нас набралось пять отличных стульев, — сказала она. — Один для тебя, один для меня и три для мистера Картера. Почему ты не хочешь помочь нам? Смотри, я совсем без сил, а ты только ходишь и думу думаешь. Берись за работу.

— Дом забит неграми, моя дорогая, и я не могу среди них протолкнуться.

— Тогда подойди побеседуй немножко со мной, — велела ему Лили, которой, признаться, этого лишь и хотелось. — Ни смитсонитов, ни браунитов ты здесь все равно не найдешь. Во всей Луизиане нет ни единого камня, не считая, конечно, битого кирпича. Подойди, поговорим. Я не могу так кричать.