Миссис Крэддок
Шрифт:
Она бесстрашно поплыла вперед. Глубина спокойного летнего моря дарила радостное ощущение силы. Берта перевернулась на спину и просто держалась на поверхности, стараясь смотреть прямо на солнце. Море блестело и переливалось, небо слепило синевой. Она поплыла назад, а потом опять легла на спину, и волны вынесли ее почти к самому берегу. Ей нравилось покачиваться на поверхности, погрузив затылок и уши в воду, и слушать шорох гальки, перешептывающейся с ласковой волной. Она снова встряхнула головой, и распущенные волосы обволокли, окружили ее, точно ореол.
Берта наслаждалась своей молодостью — молодостью?
— Я ничуть не изменилась.
В голову ей пришла сумасшедшая идея: дабы окончательно убедиться в собственной привлекательности и увидеть себя во всей красе, Берта решила одеться, как на бал. Она облачилась в самое красивое платье и достала из шкатулки драгоценности. Разорившиеся предки Берты Лей распродали все до последней булавки, так что от былой роскоши не осталось и следа, однако из поколения в поколение упрямо не желали расстаться с фамильными брильянтами, и дорогие украшения в старинной оправе долгие годы пылились в шкафу.
Влага, блестевшая в волосах Берты, послужила оправданием капризу: голову увенчала брильянтовая тиара, которую ее бабка носила в период Регентства. Плечи Берты украсили две изящные броши, обрамленные золотом, — их стащил из испанской церкви двоюродный дед, участник войны на Пиренейском полуострове. На шею она надела нитку жемчуга, на руки — браслеты, к лифу прикрепила в ряд сверкающие брильянтовые звездочки. Зная, что у нее красивые руки, Берта с презрением относилась к кольцам, однако на этот раз унизала пальцы перстнями.
Наконец она снова встала перед зеркалом и радостно рассмеялась. Она еще не стара!
Когда Берта вплыла в гостиную, Эдвард едва не подпрыгнул от удивления.
— Боже святый! — воскликнул он. — Что за повод? У нас званый вечер?
— Дорогой, я бы не стала так одеваться, если бы устраивала прием.
— Ты как будто ждешь в гости принца Уэльского, а я в обычных бриджах. Сегодня, случайно, не годовщина нашей свадьбы?
— Нет.
— Тогда почему ты нарядилась? — все еще недоумевал Крэддок.
— Подумала, что тебе это доставит удовольствие, — улыбнулась Берта.
— Если бы ты меня предупредила, я бы тоже приоделся. К нам точно никто не придет?
— Точно.
— Ладно, пойду сменю костюм, а то буду выглядеть по-дурацки, если кто-нибудь все же заглянет в гости.
— Не волнуйся, если кто-нибудь придет, я мигом переоденусь.
Супруги сели за стол. Эдвард чувствовал себя очень неловко и постоянно прислушивался,
— О Боже, теперь-то что?
Эдвард удивленно посмотрел на жену. Как известно, крайне досадно бывает видеть, как люди покатываются со смеху непонятно из-за чего. Держась за бока, Берта попыталась объяснить, в чем дело.
— Я только что вспомнила, что отпустила прислугу на весь вечер. Сегодня в Блэкстебле цирковое представление. Я сказала, мы доедим то, что есть.
— А что в этом смешного?
Действительно, ничего смешного не было, однако Берту продолжали сотрясать приступы хохота.
— По-моему, там еще маринованные огурцы остались, — вспомнил Эдвард.
Берта подавила охватившее ее веселье и принялась за еду.
— В этом вся моя жизнь, — пробормотала она себе под нос. — Есть холодное мясо с картошкой в бальном платье и при всех брильянтах.
Глава XXXV
Той зимой с Эдвардом произошел несчастный случай. Уже много лет он объезжал норовистых лошадей, и если только слышал о свирепом животном, то непременно ставил целью укротить его. Он знал, что прекрасно держится в седле, и намеренно предпочитал самых трудных коней, поскольку любил и покрасоваться своим мастерством, и поднять на смех других, не столь искусных всадников. Крэддоку льстило, когда люди указывали на него пальцем и говорили: «Превосходный наездник!», а если он видел кого-либо верхом на брыкливой или непослушной лошади, то не упускал случая отпустить свою любимую шутку: «Эй, приятель, ты, видно, не ладишь со своей лошадкой, попробуй-ка мою!» И, задав своему жеребцу шпор, заставлял его гарцевать. Он был безжалостен к трусоватым коням, которые стремились выбрать препятствие пониже или пытались проехать в ворота, вместо того чтобы перескочить через них. Если же высказывалось мнение, что прыжок опасен, Эдвард с легкостью выполнял его, а затем со смехом кричал: «На вашем месте я бы не рисковал, еще, не дай Бог, свалитесь!»
Недавним его приобретением был чалый жеребец. Крэддок купил его совсем задешево, так как лошадь неуверенно преодолевала препятствия и в прыжке подгибала переднюю ногу. Эдвард сразу же взялся объезжать жеребца. Первые две изгороди и канаву лошадь перепрыгнула безукоризненно, и он решил, что ему опять почти задаром досталось превосходное животное, смирное, как ягненок, которому всего-навсего требуется опытный наездник. Тем временем впереди показалась изгородь из штакетника.
— Ну, красавчик, покажи, что ты умеешь!
Эдвард пустил жеребца легким галопом и дал шенкеля, но тот не прыгнул, а резко шарахнулся вбок и потрусил обратно.
— Нет, так не пойдет, — пробормотал Эдвард, разворачивая коня.
Он снова дал шенкеля, жеребец пошел галопом и опять отказался прыгать. На этот раз Эдвард рассердился. Артур Брандертон, проезжавший мимо, порадовался возможности свести старые счеты и громко расхохотался.
— Может, лучше пешком обойдешь? — крикнул он, проскакав мимо Эдварда. Лошадь Брандертона легко взяла препятствие.