Миссия доктора Гундлаха
Шрифт:
«Ну, будем надеяться. Совершенно безопасных вариантов для нас сейчас нет».
Глава 2
Самолет заправляли горючим, им предложили выйти. В зале для транзитных пассажиров Гундлах купил газеты — местные и зарубежные. Бросились в глаза заголовки: «Партизаны перешли в наступление в одиннадцати провинциях Сальвадора из четырнадцати», «ВВС хунты ослаблены ударом артиллерии по Илопаньо», «Армейские части забаррикадированы в казармах», «Всеобщая забастовка в промышленных районах Сан-Сальвадора».
Большинство этих сообщений ему известно, но он все же перечитывает их: полковник Адольфо Махано, отстраненный в
Звучит внушительно. Гундлах зачитывает заметку Глэдис. Та его воодушевления не разделяет. Она считает: благоразумие этих господ замешено на том, что им хочется в последний момент оказаться на стороне победителей. Что ж, ей виднее...
Пассажиров снова пригласили в самолет. Они прошли по удручающей полуденной жаре. Гундлах снова обратился к газетам. Пресса Никарагуа проявляла сдержанность, но торжество и энтузиазм угадывались: наступлению партизанских отрядов уделялось больше места, чем в газетах Панамы, но подчеркивалось, что это — если вспомнить о собственном опыте — вряд ли можно счесть решающей битвой.
— Скоро мы будем в Тегусе.
Глэдис назвала столицу Гондураса ее сокращенным именем, как все местные жители, и действительно, минут через двадцать после старта самолет пошел на посадку. Гундлах снова почувствовал тревогу.
Он мысленно повторил, что им предстоит в ближайшие часы: прямо из аэропорта — в шикарную гостиницу «Гондурас-Майя», это для конспирации, там берут напрокат машину, едут по «Межокеанскому шоссе» на юг, потом сворачивают на Панамериканскую дорогу и до Ла Горен, городка у границы Сальвадора. Протяженность границы более 300 километров. В стороне от шоссе она почти не охраняется, а сразу за ней —территория, освобожденная повстанцами, партизанские районы.
Толчок, скрип резины, самолет, покачиваясь, покатил по бетонной дорожке. Снова становится душно, пассажиры, толкаясь, торопятся к выходу. Гундлах берет ручной багаж. Пока к борту подгоняют трап, в самолете тишина, тревога его неизвестно почему еще более возросла. Он убеждает себя, что надо радоваться: как-никак они оправдали надежды, поручение выполнили (правда, точной суммы, которую перевели в Сальвадор с их номерного счета в Швейцарии, он не знал), что немало способствует нынешнему ходу событий! А если рассчитывать позицию на несколько ходов вперед? Все видится как-то неясно, размыто, Тегусигальпа, расположенная на высоте тысячи метров над уровнем океана, встретила их весело полощущимися на ветру флагами. Климат здесь как на курорте — мягкий, воздух напоен солнцем; несмотря на запах керосина, можно уловить аромат цветов и смолистый дух сосен, идущий со склонов окрестных холмов; линия горизонта обозначена зеленой цепью гор.
— Мадам,— обратился к Глэдис чиновник у барьера в таможне,— не соблаговолите
Глэдис снимает их раздражающе долго, второй чиновник берет тем временем паспорт Гундлаха.
— Как долго вы намерены пробыть в стране?
— Три-четыре дня нам хватит, чтобы развлечься и посетить Копан,— произносит она несколько в нос, с французским акцентом.— В крайнем случае — неделю.
— Вы путешествуете вдвоем?
— Я переводчица месье Рокемона.
«Ее небрежный тон нарочит,— думает Гундлах,— человек с чутьем ее живо раскусит...» Паспорта уносят, и это еще больше обеспокоило Гундлаха. Да что это с ним?! Они с Глэдис чуть ли не в двадцатый раз пересекают границу, после Цюриха в паспорте проставлено пятнадцать печатей, и никогда ничего худого не случалось, все обойдется и здесь. Но почему же их не пропускают? За спинами собирается очередь не прошедших досмотра пассажиров. Глэдис и Гундлаха приглашают пройти в другое помещение, вежливо проводят сквозь вертушку в кабинет за дверью с матовыми стеклами. Навстречу поднимается офицер, корректный и подтянутый, пограничник или таможенник. Перед ним на письменном столе документы, на стене — писанный маслом портрет президента, какого-то генерала.
— Что-нибудь не в порядке? — спрашивает по-английски Гундлах.
— Ваша цель, мистер Рокемон, знакомство с руинами Копана?
Гундлах откашливается.
— Если вы не возражаете.
— О, я ничего против не имею.
Офицер перелистывает странички паспорта Гундлаха. Вносят их багаж.
— Разве мы нарушили таможенные предписания?
— Вовсе нет, меня не это беспокоит... Мною получен официальный документ из Сан-Сальвадора. Требуют вашей выдачи, и я обязан подчиниться. Есть ордер на арест вас обоих, весьма сожалею.
— Но по какому праву? — Голос отказывается служить Гундлаху.
— Вас обвиняют в похищении денег и убийстве. В подобных случаях мы не вправе отказывать.
— Я хотел бы связаться со своим посольством.
— С каким? С французским или немецким?
Он молчит, ноги у него становятся ватными. В дверь вваливается несколько солдат, Гундлаху заламывают руки за спину, связывают большие пальцы.
Откуда-то издалека слышит он крик Глэдис:
— Это недоразумение... Я член политико-дипломатической комиссии... По ее поручению...
Но Гундлах понимает: все пропало! Для него — все! Пошевелиться он не в состоянии, в висках стучит и стучит — это конец, конец! Сделав немыслимое усилие, он поворачивается к стоящей перед застекленной дверью Глэдис, видит слезы на ее лице и произносит сдавленным голосом:
— Не плачь! Переживем и это!
Он сказал это по-немецки, Глэдис немецкого не знала и не поняла; когда их обоих выводят, Гундлах повторил эти слова по-французски, и Глэдис кивнула. Но разве он сам верил в то, что сказал?
Глава 3
Все пошло под откос. Рычащая металлическая коробка без окон пахнет мазутом, потом человеческих тел и кожей от обивки сидений, пахнет войной и кровью. Их обоих привезли на самый конец взлетного поля, где стояли военные машины, пятнистые, коричневато-зеленые. Около трех часов дня запихнули в этот самый вертолет, где, кроме них, находились восемь парашютистов-десантников и два пилота. С Глэдис и словом не перебросишься: между ними — трое солдат, а напротив, у стенки, рядом с приоткрытой дверью, еще пятеро. Да и что сказать? Когда он чуть наклонялся вперед, ему был виден ее профиль.