Миссия в ад

Болдаччи Дэвид

Шпицер скептически на нее покосилась:

– Вы правда считаете, что агентство хочет убить вас? Может, это просто легкая паранойя?

– Нет, не легкая. Это очень даже тяжелая паранойя. Она у меня всю жизнь. И всегда меня выручала.

Шпицер опустила глаза на папку, которую держала в руке:

– Тут нет ничего удивительного, с учетом вашего происхождения.

– Меня тошнит от людей, которые судят меня по происхождению, – выпалила Рил. Она вскочила и стала мерить кабинет шагами, пока другая женщина продолжала следить

за ней. – Много у кого отвратное происхождение, но они вырастают нормальными людьми и много чего достигают. А есть такие, кто родился с серебряной ложкой во рту, но вырос мерзким типом.

– Да, всякое бывает, – согласилась Шпицер. – Все мы индивидуальности. Строгих правил нет. Вы многого добились, агент Рил. И дело не в том, родились вы с серебряной ложкой во рту или нет. Просто вы так устроены.

Рил присела и поглядела на нее.

– Правильно, – ухмыльнулась она. – Но вы действительно так думаете?

– Вы только что сказали, что вас тошнит от людей, которые судят по происхождению. Или по воспитанию. А также его отсутствию. – Она выжидающе прищурилась.

– Если вы хотите меня спровоцировать, док, вас ждет разочарование.

– Вряд ли агента вашего уровня можно спровоцировать.

– Тогда зачем я здесь?

Шпицер ответила:

– Моя задача – провести психологическую оценку. Я знаю, что вы проходили их и раньше. Не одну и не две.

Рил откинулась на спинку стула.

– Вы признаете, что следование приказам важно для функционирования агентства?

– Признаю.

– Но предпочли им не следовать.

– Предпочла. Потому что агентство также ожидает, чтобы я думала головой. Приказы отдаются людьми. Люди делают ошибки. Они командуют из своих безопасных кабинетов. А я работаю в поле, где никогда не бывает безопасно. Мне приходится принимать решения с лету. И выполнять приказы тем способом, который я считаю наилучшим.

– А порой и не выполнять? – спросила Шпицер.

– Да.

– А что насчет постановки собственных заданий в собственных целях?

Рил глянула на психолога из-под полуопущенных век.

– Вижу, вас информировали подробнее, чем вы показываете.

– Я должна все про вас знать. Только так я смогу выполнять свою работу. Но я здесь для того, чтобы слушать, а не говорить.

– Так вы в курсе, что я сделала?

Шпицер кивнула:

– Да.

– И вам сказали, почему я это сделала?

– Да. Хотя кое-какие факты кажутся спорными.

– Вы имеете в виду, что это вопрос доверия?

– Я хотела бы выслушать вашу позицию, – ответила Шпицер.

– Зачем? Какое это может иметь значение?

– Это часть оценки. Но, если не хотите глубоко вдаваться…

Рил нетерпеливо отмахнулась:

– Тогда что? Если я откажусь, думаю, это станет еще одним аргументом против меня, как будто их и без того мало.

Она наклонилась вперед, оперлась локтями о колени и сцепила пальцы:

– У вас когда-нибудь убивали близкого друга?

Шпицер покачала головой:

– К счастью, нет.

–

Шок завладевает вами полностью. Вы проходите все стадии скорби за пару секунд. Это не то же самое, что несчастный случай, или болезнь, или старость. Все равно как если бы вас убили вместе с другом. Забрали обе ваших жизни, вот так просто.

– Я понимаю.

– Нет, не понимаете. Если только это не произошло с вами. Когда такое случается, единственное, что вам нужно, – месть. Вы хотите взять эту боль, которая вас терзает, эту выжженную кислотой дыру у себя в животе – и швырнуть в людей, повинных в ней. Заставить их страдать. Хотите, чтобы они тоже умерли. Хотите отнять у них то, что они отняли у вас.

Шпицер слегка расслабила плечи; вид у нее был одновременно смущенный и заинтересованный.

– Вот, значит, что вы чувствовали?

– Да, это самое и чувствовала, – сказала Рил негромко. – Но, в отличие от большинства людей в подобной ситуации, я могла ответить. Я взяла свою боль и вернула ее тем, кому она предназначалась.

– Два человека погибли. Два сотрудника агентства, если быть точной.

– Именно так.

– Значит, вы взяли на себя роль судьи, присяжных и палача?

– Судьи, присяжных и палача, – повторила Рил, снова опуская веки и глядя из-под них на собеседницу. – Но роль палача я играла много лет. А вы, кто сидит здесь, изображаете судей и присяжных. Вы решаете, кому умереть, и говорите мне. Я выполняю приказ. Вроде как игра в Бога, вам не кажется? Кому жить, кому умирать… – Прежде чем Шпицер успела ответить, Рил добавила: – Хотите знать, что я при этом чувствую? Вам, мозгоправам, всегда хочется это узнать, да ведь? Что мы чувствуем по разным пустячным поводам?

Шпицер медленно кивнула:

– Я хотела бы знать.

– Я чувствую себя великолепно. Контора выполняет самую тяжелую часть. Они решают, кто получит пулю. А я просто стреляю. Что может быть лучше?

– Тогда каково вам было сыграть все три роли?

Улыбка, проступившая на лице Рил, медленно исчезла. На секунду она прикрыла глаза рукой:

– Я не стала бы за них цепляться.

– Значит, это не те роли, которые вы хотели бы играть в будущем? – спросила Шпицер.

Рил подняла голову:

– Почему бы не бросить эту чушь собачью и не взглянуть на вещи реально, а? Это не роль. И не спектакль. Парень на полу с пулей в башке не встанет, когда опустится занавес. Моя пуля. Мой выстрел. А он лежит мертвый.

– Вы хотите сказать, что убивать вам не нравится?

– Мне нравится хорошо делать свою работу. Но я – не серийный убийца. Они вот обожают убивать. Обожают держать других под контролем. Им нужны ритуалы, детали. Охота. Нападение. Меня все это не интересует. Я делаю свое дело. Как профессионал. Зарабатываю этим на жизнь. Потом строю вокруг этого стену и двигаюсь дальше. Мне наплевать, кто моя мишень. Главное – что это мишень. Она не человек для меня. Я на задании. Ничего больше. Я не вкладываю сюда никаких других смыслов. Будь так, я не смогла бы этим заниматься.