Миссия выполнима
Шрифт:
– Вот-вот. Расскажите мне, что вы сделали, когда они начали против нас эту войну. Что вы сделали, парни? Или вы, как паршивые хлюпики-интеллектуалы, по-прежнему сидите в своих прокуренных комнатах и болтаете о том о сем?
Бледные глаза Холландера уставились на лицо Саттертуэйта. Его искривленные пальцы извлекли из кармана отполированную курительную трубку. Аккуратно набив ее табаком, он поднес к морщинистым губам чубук. Для того, чтобы раскурить трубку, ему потребовались три затяжки. Он все время оставался на ногах, слишком взбудораженный, чтобы садиться. Пряди
Брюстер допустил грубую ошибку, послав с этой миссией Саттертуэйта. В глазах старика такой поступок выглядел явным издевательством. Холландер, сам не будучи ни деликатным, ни склонным к размышлению, в других считал эти качества фальшивыми и никчемными. Никто не думает про себя, что плохо разбирается в человеческой натуре; видя перед собой надменного и близорукого задиру и помня Саттертуэйта еще молодым, когда тот не находил ничего лучше, как набрасываться на него с прямыми оскорблениями, Холландер мог сделать только один вывод – Брюстер нарочно подослал к нему Саттертуэйта, швырнув его ему в лицо, как перчатку вызова.
Наверно, у президента не было времени все это обдумать, полагал Саттертуэйт. Но ему самому следовало быть предусмотрительней и отказаться от встречи с Холландером.
Холландер сосредоточенно раскуривал трубку:
– Армию вы послали, это я видел собственными глазами. Но я хочу знать, какой вы отдали приказ.
– Защищать население и официальных лиц.
– Никто не выигрывает войну, ограничившись одной защитой.
– Сенатор, если вы предпочитаете называть нынешнюю ситуацию войной, то первое правило военной стратегии – никогда не делать того, чего хочет от вас ваш противник. – Саттертуэйт наклонился вперед. – Коммунисты тут не замешаны, сенатор. По крайней мере, организованные коммунистические партии. В каком-то смысле можно смотреть на эти катастрофы, как на цепь несчастных случаев или стихийное бедствие, вроде урагана. Это не…
– Молодой человек, я имел честь общаться с самыми выдающимися людьми на этой планете. Многим из них вы не годитесь в подметки, поэтому не пытайтесь меня в чем-то убеждать. Все, что я вижу, когда смотрю на таких типов, как вы, это обыкновенная трусость. Трусость и нерешительность. В ваших глазах я не вижу даже слез по тем доблестным и выдающимся американцам, которых принесли в жертву вашей трусливой политике примирений и уступок.
– Эти слезы стоят в моих глазах, сенатор, но я не позволяю им затуманивать свой взгляд. – Саттертуэйт вдруг почувствовал, что не может больше этого выносить, и, поднявшись с места, направился к двери. – Я узнаю, сможет ли президент вас принять.
– Сделай это, сынок.
В кабинете стояла такая тишина, что было слышно, как поскрипывает ручка президента.
Крупное лицо Брюстера побледнело и осунулось, из-под обвисшей кожи проступили кости. Он испустил глубокий вздох и бросил ручку; его руки сцепились в молитвенном жесте.
– Кажется, униматься он не собирается.
– Все, чего я от него добился, это небольшой
– Если бы дело было только в этом…
Президент взял сигару и поднялся с места. Он обошел вокруг стола и остановился, покачиваясь на каблуках.
– Он по-прежнему призывает к массовым репрессиям?
– Похоже, что так.
– Если он займет этот офис хотя бы на сорок восемь часов, – пробормотал Брюстер, – дело кончится войной.
– Или военным положением.
– Или тем и другим сразу. Этот человек – ходячая окаменелость.
Президент зажал во рту сигару и рубанул воздух сверху вниз ребром ладони, как боец каратэ.
– Мы не можем этого допустить, Билл. Вот и все. Мы не можем этого допустить.
– Он стоит первым в списке преемников.
– Верните Клиффа Фэрли.
– Не уверен, что нам это удастся.
– Вы думаете, у нас нет никаких шансов?
– Я думаю, у нас хорошие шансы. Но мы не можем на это полагаться. Нет никаких гарантий. Надо исходить из предположения, что мы не сумеем его вернуть.
Не получив от президента ответа, Саттертуэйт сунул руки в карманы и обдуманно и неторопливо, не повышая голоса и не давая воли эмоциям, произнес:
– Господин президент, он не годится на это место. Мы все это понимаем. И мы должны от него избавиться.
– Готов выслушать ваши предложения.
– Двадцать пятая поправка…
– Не сработает. Он политически нежелателен, но это еще не значит, что он не годится в президенты. Нам придется доказывать его несостоятельность конгрессу. За оставшиеся три дня это просто невозможно. Вряд ли вам удастся кого-то убедить, что он практически безумен. А политические воззрения президента не являются поводом для его дисквалификации.
– Ему семьдесят семь лет.
– Столько же было де Голлю и Аденауэру, когда они стояли у власти. – Президент наклонился, чтобы прикурить сигару. – Не стоит тратить время на несбыточные идеи. Весь последний час я только тем и занимаюсь, что отбрасываю их одну за другой.
– Может быть, удастся заставить его уйти в отставку?
– Кого, Уэнди? Сейчас, когда он почуял запах власти?
– Тогда поищем что-нибудь в его прошлом. Все знают, что он жулик.
– Это только играет ему на руку. Если всем и так известно, что он жулик, то новые разоблачения уже никого не впечатлят. К тому же на сбор доказательств уйдет несколько недель, и в конечном счете он наживет себе на этом политический капитал, заявив, что мы его просто шантажируем. Никто не любит шантажистов.
– Вам бы заняться его избирательной кампанией, – проворчал Саттертуэйт.
– Я уже прокрутил в голове все варианты. И не нашел никакого решения, кроме одного – вернуть Фэрли.
– Черт возьми, но мы пытаемся.
– Я знаю.
Президент был слишком раздражен, чтобы деликатничать, но Саттертуэйт знал, что ему нужно, и понимающе кивнул.
– Так что, Билл?
Саттертуэйт напряженно искал ответа. Наконец он вынул руки из карманов:
– Есть только один способ. И вы его знаете.