Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны
Шрифт:
Таков был фон его умственной жизни в те мрачные дни, когда германская армия пролагала себе кровавый путь через поля Франции и слово «вторжение», словно цитата из учебника истории, стадо повторяться даже самыми трезвыми людьми. Эрнест не говорил о войне ни с кем, кроме Эви, но ее вера в бога была проста и наивна и не могла дать ему утешения.
Иногда по вечерам она торопила Эрнеста надеть шляпу и пальто, и они шли в «Золотой дождь» насладиться музыкой. Главный недостаток их квартиры заключался в том, что там не было рояля, да и поставить его было негде.
Мистер Бантинг всегда шумно приветствовал их, вскакивал с кресла, придерживая
Эрнест садился за рояль, а мистер Бантинг уводил Эви в сад показывать ей новые насаждения или отведенные для них места, причем просил ее не покупать салата, — его будет сколько угодно, когда он взойдет. Оски, у которого салат уже взошел (слишком рано, по мнению мистера Бантинга, просто чудо, что его не хватило морозом), выбрав самые лучшие экземпляры, как полагалось, выдергивал их с корнем, готовясь передать пучок салата через забор. Он делал это из уважения к Эви, а также и для того, чтобы похвастать своим салатом перед мистером Бантингом и показать ему, как важно при посеве выбрать надлежащий сорт.
Мистер Бантинг ничего так не любил, как, забыв о войне, слушать беседу жены с невесткой о всяких перелицовках старья и кулинарных рецептах министерства продовольствия. Хорошо было сидеть вот так, покуривая, слушать эти разговоры и наслаждаться сознанием, что у тебя есть свой семейный очаг и жена, лучшая из всех жен на свете. Если есть в жизни что-нибудь лучше этого, то мистер Бантинг очень желал бы звать, что именно. Надо полагать, эти фашисты тоже не бездомные — спят же они где-нибудь, и очень жалко, что они не могут сидеть спокойно по домам, вместо того чтобы, напялив мундир, маршировать по улицам, точно какие-то великовозрастные бой-скауты, и притом самого гнусного сорта. Жаль, что мало таких людей, как он, особенно на континенте. Чем больше Бантингов, тем меньше Гитлеров, — так полагал мистер Бантинг.
Эти размышления были прерваны Эрнестом, который, встав из-за рояля, угостил отца сигаретой. Мистер Бантинг только в этих случаях и курил сигареты и делал это очень неловко, роняя пепел на колени и то и дело повторяя: — Очень хороши, Эрнест, — и мимоходом спрашивал, включен ли газ.
Отношения между отцом и сыном теперь несколько изменились, — мистер Бантинг, повидимому, считался с тем, что Эрнест продвинулся выше по общественной лестнице.
— Что значит «сесть на три точки», Эрнест? Как будто что-то такое насчет авиации?
Подумав, Эрнест сказал: — Кажется, это правильный способ посадки самолета. По-моему, так.
— Ну, значит, все в порядке. Крис пишет, что сел на три точки. А я, было, подумал, что это какой-нибудь новый трюк. Даже нарочно написал ему и справился.
Он положил недокуренную сигарету в пепельницу
Несмотря на твердое намерение не разговаривать о войне, он неизменно сворачивал на эту тему. Ему хотелось, чтобы его успокоили, как ни шатки были основания для такого успокоения. Эрнесту, который видел теперь отца не каждый день, он казался постаревшим, скрывающим тоску и тревогу за напускным оживлением. «Сирена» теперь не приносила успокоения мистеру Бантингу. Великие бедствия надвигаются на страну, и ничего хорошего не предвидится в будущем: мистеру Бантингу оно казалось мрачным, угрожающим.
— Не понимаю, как это немцы так продвинулись во Франции. Почему мы их не остановим? Мы же раньше всегда их задерживали. Что-то они уж очень близко, Эрнест. Если дойдут до Кале, плохо дело.
И все-таки мистер Бантинг не мог поверить, что немцы дойдут до Кале. На его карте это было даже и сейчас очень далеко от того места, где находились немцы.
— Что такое «блицкриг», Эрнест?
— Это значит «молниеносная война».
— Вот оно что. Странно, что это так называется. — И, удовлетворившись объяснением, он оставил эту тему.
Мистер Бантинг проводил гостей до двери, постоял на пороге, пока они не скрылись в темноте, дождался, пока не щелкнет калитка.
— Я выкурю еще трубочку, Мэри, — сказал он жене. Этой последней трубочкой мирно заканчивался день мистера Бантинга. Иногда человеку хочется остаться одному, а другой раз ему нужно общество. А домашние этого не понимают, пристают в самую неподходящую минуту. Надев туфли, застрахованный от постороннего вмешательства, он пересматривал минувший день, а иногда и месяцы и годы, оставшиеся позади, и это отвлекало его мысли от будущего.
Иногда патрулирующий самолет пролетал низко над городом, и мастер Бантинг прислушивался к возникавшему в отдалении гулу, к тому, как машина пролетала над домом, и вазочки на камине дрожали, точно от страха, к тому, как гул замирал в отдалении. Потом он притворял кухонную дверь и смотрел на косые лучи прожекторов, бесшумно ползавшие по небу в поисках насекомоподобного ускользнувшего от них пятнышка.
«Может, и немец», думал он. Эрнест говорил, что иногда они летают над Килвортом. Разведчики, так полагал Эрнест. А может, и наши, может, даже и Крис. Во всяком случае кто-то там есть, какой-нибудь молодой человек в мехах сидит в кабине, совершая фантастический полет между двумя мирами.
Иногда, сидя вот так перед камином, он вдруг пугался своего добровольного одиночества и спешил наверх, в уютную спальню, улечься рядом с женой. Некоторое время он тревожно прислушивался, ловя каждый звук и вороша отпавшие уже мысли этого дня, как собака ворошит палые листья, прежде чем улечься. Гитлер, Риббентроп, Геринг, опять Гитлер — бей конца, утомительно и надоедливо всплывали в мозгу эти имена. Где-то спали или бодрствовали сейчас эти бандиты, они жили, их можно было где-то видеть в этот самый час. Мистер Бантинг ворочался с боку на бок, твердо решив не думать больше о них. Он будет думать только о своих личных делах. Надо сосредоточиться. Вот, например, салат, отчего он до сих пор не взошел? Переложено удобрения, говорит Оски, а может быть, и наоборот, не доложено. И, думает только о своей грядке с салатом, мистер Бантинг скоро уснул.