Мистер Ивнинг
Шрифт:
Но пересмотреть свое решение Мойра не могла. Она все сильнее чувствовала, что не откажется от Брэвиса. Прислушавшись к своему сердцу, понимала, что никогда еще не любила никого так беззаветно. Казалось, ее собственные внутренности вопиют в унисон с его утробой. И все же решила спросить его еще раз.
Осушая ему лоб, она прижала его голову к своей и произнесла:
— Слушай хорошенько, Брэвис, потому что Мойра хочет все сделать правильно. Не думаешь ли ты, что лучше вернуться в госпиталь? Скажи слово, и я
Он не ответил, и в тишине она принялась расчесывать его волосы — мокрые, хоть выжимай.
— Скажи слово, Брэвис, и я сделаю, как тебе по вкусу.
Он не ответил, и она облегченно вздохнула, ибо его молчание означало, что возвращаться он не желает.
— Ты ведь не нашел в моих словах намек, что тебе лучше уйти? — обернулась она к нему. — Ради всего святого не думай так, Брэвис. Ты для меня желанней солнышка. Я всем тебе обязана, золотко.
Теперь она знала, что никогда больше не заговорит с ним о возвращении.
Он наверняка отозвался бы, если бы считал, что пришло время снова лечь в больницу.
Теперь по ночам он почти все время стоял в дымоходе, так что вскоре она перетащила свою койку в центр гостиной, чтобы находиться поближе. Было уже совсем невмоготу, но она не могла запретить ему стоять в камине, и в госпиталь не могла положить.
Его болезнь пахла так, что никто их больше не навещал. Мистер Квис и тот подходил лишь к двери веранды, оставлял съестное на столике и удалялся. Кузен Кит не появлялся вообще.
Мойра часто шепталась с мистером Квисом в кладовке.
— Он выложился весь, мистер Квис, а я даю совсем немного в ответ на то, чем он пожертвовал, так-то вот.
Ей стало казаться, что Брэвис поселился у нее по собственной доброй воле, что она не вынуждала его переезжать сюда, на окраину Флемптона, а это он сам написал ей и спросил, нельзя ли к ней перебраться. Она никогда еще не ведала такого счастья, такого покоя, не занималась таким полезным трудом. Мистер Квис, хоть и не заходил в дом проведать Брэвиса, был само понимание. Он слушал. Он разумел, в отличие от кузена Кита, от ее сына и дочери. Мистер Квис не говорил ни слова поперек.
Теперь Брэвис отказывался вылезать из облюбованного дымохода. Он провел там целый день и целую ночь. Мойра понимала, что приближается страшный перелом, и все же не хотела звать врача или сообщать в ветеранский госпиталь. Брэвис пообещал ей остаться до последнего.
Мистер Квис появился, когда ужас был в самом разгаре. Воняло нестерпимо, и он сказал, что останется, как обычно, на веранде, а если она решит, что в этом есть смысл, зайдет помочь.
Брэвис начал царапать и скрести кирпичи, но вместо пыли, выходящей из дымохода, Мойра увидела волну пота, словно прорвало трубу, а следом хлынули настоящие реки крови.
Мойра умоляла Брэвиса вылезти из
Порой Мойра выкрикивала имя Брэвиса, но гул механизмов у него внутри заглушал ее слова.
Потом его рот покрылся пеной, падавшей пушистыми хлопьями, точно с дешевого пива на жаре.
Мойра чувствовала, что должна поддерживать тело Брэвиса в трубе, ибо таково его желание.
Мистер Квис кричал с веранды, не надо ли помочь, но она либо не слышала его, а, когда все-таки слышала, была слишком занята и не могла ответить.
Кульминация приближалась, какой бы она ни была; «кончина», думала Мойра, вот подходящее слово. Его страдания достигли предела, и вот она тут, единственная родня, помогает в тяжкий момент. Ни одна медсестра, ни один врач не смогли бы сделать то, что делала она, и эта мысль укрепила ее и утешила.
— Скажи, мой милый мальчик, не должна ли я сделать что-то другое, не то, что я делаю, — вскрикивала Мойра, но звуки в его утробе заглушали ее голос.
Внезапно он высунулся из трубы и указал с диковинной величавостью на рулон туалетной бумаги.
Она отмотала часть и положила бумагу, чтобы он смог дотянуться. И тут впервые заметила, что Брэвис стоит голый, но присмотревшись, решила, что он по-прежнему одет, только одежда стала того же цвета и так же промокла, как и его кожа, порвавшаяся до того, что обнажились внутренности. Одежда теперь походила на его лопнувшую кожу и кровоточащие органы. Брэвис не столько истекал кровью, сколько взрывался изнутри.
Ему удалось налепить обрывки туалетной бумаги на те части тела, что полопались страшнее всего.
Вскоре один рулон кончился, и Мойра крикнула мистеру Квису, чтобы зашел в кладовку, где лежали остальные, и бросал ей один за другим, поскольку Брэвис использовал их очень быстро.
— Ближе подходить не надо, — посоветовала она мистеру Квису. — Развязка, дорогой друг, близка.
Казалось, Брэвис расходовал целый рулон мгновенно, как только получал. Остались всего четыре. Он обматывал себя, и бумага тут же краснела от влаги, хлеставшей из всего тела.
Последний рулон кончился, и Мойра не знала, чего ожидать.
Ей почудилось, что Брэвис кричит, но она поняла, что все эти шумы и звуки, раздававшиеся в его теле, теперь переместились в гортань и вынуждают голосовые связки вибрировать, словно он говорил. Потом ей показалось, что он произносит одно слово или часть незавершенной фразы: — «Избавь!» — снова и снова. «Избавь».
Затем жуткий шум стаей птиц взметнулся над ее головой и оглушил. Она упала, выпустив его ноги, и тут же гигантский поток крови и внутренностей окатил ее, а его тело, с головы до пят обмотанное туалетной бумагой, грузно обрушилось сверху.