Мистификация
Шрифт:
– Майк Уоллас – человек жесткий, – проворчал Шипли. – Он из кожи вон вылезет, чтобы достать тебя. Скажи, бога ради, почему из тринадцати миллионов человек ты выбрал для разговора именно его?
– Потому что он самый жесткий из всех, – ответил я, собрав всю свою напускную веселость. – А ты думал, я буду говорить о Ховарде Хьюзе с каким-нибудь клоуном вроде Джонни Карсона?
Они обстреливали меня вопросами еще около часа, с Маккалохом во главе, изображая кровожадного Майка Уолласа. Когда все закончилось, Шелтон Фишер дружески обнял меня за плечи:
– Парень, ты просто чудо.
Неделя
– Уже еду. Со мной приедет Джерри – он думает, мы повеселимся. Через час буду.
За десять минут до начала записи братья Осборн уже закончили предварительную проверку пометок Хьюза. Дик стоял неподалеку и наблюдал. К тому моменту моя вера в свои силы стала просто непомерной.
Несмотря на спешку, с которой я прописывал те страницы в Помпано-Бич, у меня не было ни малейших сомнений в результате. Они вручили мне страницы со своими благословениями. Почерк, без всякого сомнения, принадлежал Ховарду Хьюзу.
Фостин Джеле походил на курицу-наседку, чье гнездо с яйцами атаковала пара ласок. Он умолял Осборнов проверить страницы более тщательно.
– Мы хотели бы найти отпечатки пальцев, – объяснил он.
– Вы еще ничего не нашли? – спросил я, изображая испуг.
– Только что-то, похожее на шрам, – сказал мне один из Осборнов. – Кажется, это кисть левой руки. У Хьюза есть шрам на левой руке?
Прежде чем я успел ответить, встрял Дик:
– У меня есть такой шрам.
Я чуть не подавился, а старший из Осборнов повернулся к Дику, воззрившись на него с недоумением.
– На правой руке, – пояснил Дик. – Получил его во время игры в баскетбол, когда мне было пятнадцать. – Он протянул правую руку Джеле и Осборнам. – Видите? Отпечаток выглядит так?
– Есть и другая теория, – торопливо вмешался я. – Дик возил практически все письма и доставил запись с Ибицы. Но у Хьюза травмирована левая рука. Он держит ее вот так... – Я продемонстрировал, как именно он держит руку. – Не могу припомнить, чтобы когда-либо видел кисть. Он мог придерживать ею лист бумаги во время письма, и если был отпечаток шрама, то именно этого.
Я сжал руку Дика и сказал:
– Пойдем, мне нужна твоя помощь. Они разбирают дом Марти на части. – Я затолкал его в ванную комнату в холле. – Что, черт побери, на тебя нашло? Обязательно надо было показывать им свой гребаный шрам? Совсем крыша поехала?
– Полегче! – пробурчал он. – Ты же сам им сказал – я касался всех писем и даже отпечатал часть записей в Помпано-Бич.
– Конечно, – рявкнул я, – но они не уточнили, где нашли отпечаток кисти: на
– Ой, – медленно кивнул Дик, – я и забыл об этом.
Он выглядел таким обескураженным, что мой гнев испарился и готовое вырваться на волю нравоучение увяло на корню.
– Не волнуйся, – махнул я рукой. – Отпечаток шрама, скорее всего, нельзя идентифицировать. Сходи вниз, выпей – и пожелай мне удачи, потому что через пять минут они направят эту чертову камеру прямо мне в лицо.
Под потоками света, стиравшими всякий намек на окружающее меня пространство, с микрофоном, прикрепленным на груди под свитером, я восседал в большом мягком кресле в кабинете Марти. Майк Уоллас, улыбаясь, скользнул в такое же кресло напротив меня:
– Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно, Майк.
– О чем так беспокоятся те парни в другой комнате? – спросил он, имея в виду издательский контингент.
– Они думают, что вы собираетесь съесть меня с потрохами и выплюнуть косточки.
– Боже праведный, – покачал он головой, нахмурившись. – А почему они так думают?
– Будь я проклят, если знаю. Что ж, приступайте. Расстреливайте.
Камеры бесшумно заработали, и мы начали говорить о Ховарде Хьюзе и наших с ним встречах. Я рассказал историю о Дике и черносливе, ответил на одни вопросы и проигнорировал другие. У меня было множество извинений: мои обязательства перед "Макгро-Хилл", права "Лайф" на историю наших встреч, обещание самому Ховарду, который запретил мне давать какие-либо намеки о его истинном местонахождении. Через два часа я подправил грим на лице и нашел Дика на лестнице, ведущей в столовую.
– Как все прошло? – спросил он.
– На автопилоте, – спокойно ответил я. – Нажал кнопку, и вся эта хрень потекла. Я рассказывал эти истории столько раз, что начинаю верить в их подлинность.
Днем в воскресенье, по приглашению Майка Уолласа, мы смотрели Суперкубок в специальном проекционном зале Си-Би-Эс. Поставив на "Дельфинов Майами", я проиграл сорок долларов Дику, Джерри Альбертини и Марти. "Шестьдесят минут" освещали сложившееся положение. Я таращился на себя самого минут пятнадцать. В жизни не видал более лживого человека, чем Клиффорд Ирвинг на двадцатидюймовом экране. В голову пришла мысль, что все, кто меня знает, непременно поймут – я лгу. Ни одного естественного жеста: улыбка вышла вымученной, смех – дрожащим, а руки неуклюже шевелились, подчеркивая каждую важную фразу. Похоже, я взял за образец честность выступлений Ричарда Никсона или Линдона Джонсона на предвыборных митингах.
На следующее утро мне позвонили руководители "Макгро-Хилл" и "Лайф".
– Ты был великолепен, – сказали они. – Ты действительно справился, такой естественный, искренний. Думаем, неприятности на этом закончатся.
Не прошло и недели, как компания "Роузмонт" подала на нас в суд, чтобы добиться временного запрета книги, но на это, похоже, все плюнули. Предварительный запрет, свобода слова и первая поправка к конституции США – все было на стороне "Макгро-Хилл" и "Тайм".