Миткалевая метель
Шрифт:
Дальше да больше — и развеселил всех. Под забавное-то слово не заметно, как время летит.
Вечером на минуту оторвались от станков, а в это время и бежит Калачев. На нем армяк, вроде поддевки, широкий, рыжий, войлочный сапожишки стоптанные, глаза, как у мыши, так и бегают.
— Всё лясы точишь! Ткать-то когда будешь? — кричит на Сергея.
— А ты что, помирать собрался? На саван, что ль, не хватает? На саван — так постараемся! — отзывается Сергей.
Озверел Калачев.
А губной староста еще в селе был. Калачев к нему — жаловаться: Сергей,
Утром объезжие вытащили на двор скамейку, навалились семеро на одного.
Долго Сергей им не уступал. В полном цвету был парень. Как тряхнет плечами, кубариками все эти объезжие от него в стороны. Все ж таки одолели; по рукам, по ногам скрутили, выволокли на двор, к скамье ремнем сыромятным по пояс голого привязали. Пучок прутьев свежих и бадья с соленой водой — тут же.
— За что? — кричит Сергей.
Народ-то на эту расправу глядеть выгнали.
Два пьяных деруна, в красных рубахах, рукава повыше локтей засучили и начали с обеих сторон по спине Сергея писать. Не охнул, не застонал парень: молчит, зубы стиснул. Только вдруг вздрогнул он весь, и скамья под ним заходила, как ударили его прутом игольчатым; из-под прута кровь палачу на волосатые руки брызнула.
— Помилуйте, пожалейте! — не стерпела, бросилась Наташа к скамье.
Сергей крикнул:
— Отойди, Наташа! Не плачь!
— Что, заступаться лезешь? Ишь, заступница нашлась! — Велит хозяин: — Распеките-ка и заступницу кстати!
И Наташу хлестанули — по лицу задели; со щеки тот рубец долго не сходил.
Больше часу, чай, маяли пария на той скамье.
В избу-то на рогоже понесли.
Два дня Сергей лежал в углу на дощатых нарах; ни повернуться ему, ни сесть нельзя.
После работы прибежала Наташа, присела рядом на сундучок, припала щекой к горячей руке парня. Слезы у нее катятся. Смотрит на Сергея и видит: после всего стал он какой-то на себя не похожий, особливо глаза его карие помутнели.
Спросила она тихо, так, словно боясь раны свежие разбередить:
— Сереженька, больно тебе?
Отвернулся он на минутку к стене, и видно, как губу кусает:
— Не так больно, Наташа… Обида горька, — говорит он. — Погоди, чует мое сердце: хоть день, да в полную радость, как нам хочется, поживем…
И заулыбались его карие глаза. Взял он руку Наташину, к груди своей прижал и так ласково, бережно гладит.
— Хорошо бы так-то? Да сбудется ли по-нашему? — спрашивает Наташа, а сама тужит: — Податься человеку некуда. Ночью вчера поперек всех прогонов деревянные решетки поставили, с зари до зари ходят по селу объезжие да гукают — от избы до избы не пускают…
На третий-то день Сергей кое-как встал, ткать пошел. Увидел хозяина, отвернулся, будто не замечает его.
Прошло
Праздник какой-то был. Вышли молодцы за ткацкую к забору, на солнце погреться, на траве зеленой поваляться. Кроме и пойти некуда. В ту пору в Иванове всего-то было дворов, может, две сотни, улиц — три или четыре кривых, в рытвинах, избенки-то все больше хмурые, оконца маленькие, на крышах — солома. Посреди села церковь на горе стояла. Около церкви — торжок невелик. Лавок десять каменных, десятка два деревянных, пяток балаганов да трактир, амбар льняной да сарай соляной, гостиный двор, кузница при дороге.
День выдался радостный. Небо синее, и солнце такое, как материнский взгляд, приветливое.
Кто-то грустно, жалобно заиграл на рожке. А Сергей сидел, обняв колени, да все в землю глядел. Потом как вскочит:
— Будет тебе, Митька, плакаться-то, давай веселую!
Эх, да нам бы в поле, Нам бы волю! Эх, нам бы в руки кистени!Негаданно масленая голова — хозяин подошел к забору, наклонился пониже и слушает, что за небылицы Сергей разводит.
Глядь, от лесу прямо над ткацкой летят гуси-лебеди, серебряными крыльями весело помахивают. Ни преграды им, ни запрета нет. Куда хотят, туда и летят.
Глянул Сергей, умолк, потом руки вскинул и кричит им вослед:
— Эй, гуси-лебеди, летите в понизовье, снесите от нас да поклон Степану свет-Тимофеичу!
И картузом вослед им помахал.
Калачев горбыль оторвал, просунул голову в забор:
— Лечили тебя, да мало. Все маешься? Подожди, скоро с провожатым отправим!
Сергей стоит — ни слова. И другие стоят. Осмелел Калачев, пролез в дыру забора, накинулся на Наташу:
— А ты чего здесь не видала? Охальница баламутная, всякие непристойности слушаешь! — да и толкни Наташу в бок-то. — Ступай в свою нору! — закричал он на девицу.
— Не смей трогать! — возмутился Сергей.
— А ты мне что за указ? Клейменый вор!
Не стерпел Сергей и со всего молодецкого плеча заехал купцу по тому месту, которым щи хлебают.
Пополз от забора Калачев.
Ночью, как уснули все на селе, Сергей шепчет своим молодцам:
— Собирайте котомки. Ночь-то благо темная, может, и выберемся. Спасибо этому дому! Пока не поздно, пойдем к другому.
Не успел он это и проговорить, слышит — в сенцах кованые каблуки топают. Так и есть. Входят тузы — царские картузы, шагают через порог и шашки поперек. Пришли за Сергеем.
— Ну, залетная птица, про тебя у нас припасена железная светлица! — потешаются объезжие над Сергеем.
— Не обидно залетной птице сесть и в светлицу. Обидно то, что запоймали залетную птицу вороны, — отвечает им Сергей.
Увели парня. Загорюнились его друзья, а больше всех запечалилась Наташа: как Сергея из беды выручить, от каторги спасти?