Мизеракль
Шрифт:
Тогда Доминика зарычала сквозь зубы и нащупала шпильку в своих волосах. Подавшись вперед, вложила теплое острие в упавшую руку Лива.
Рука дернулась. Пальцы сжались вокруг железного стержня.
Соарен выписывал свою победу, над его доской дрожал воздух, закручивался смерчиками, подхватывая обрывки зеленого пара; Лив медленно, будто ломая ржавчину в суставах, выпрямился. Рука, сжимающая Доминикину шпильку, упала на стол рядом с гладкой (все впиталось!) вощеной доской.
Соарен занес свой стержень. И, прежде
Лив снова сидел по-школьному прямо. Удивленно смотрел на свою доску.
Соарен опустил руку, ставя точку. За мгновение до оглушительного стука, с которым орудие Соарена коснулось доски, Лив, будто проснувшись, подался вперед, и угловатые, рваные символы полились на воск.
Соарен рыкнул, на этот раз раздраженно. Он полагал схватку оконченной; добивая раненую жертву, он выписывал и черкал, рисовал и снова выписывал, казалось, на стержне его путаются безумные кружева…
Лив сидел, будто надетый на черенок лопаты, прямой и неподвижный. Рука, вооруженная Доминикиной шпилькой, летала с удвоенной скоростью.
Соарен замычал, мотая головой. Забранился; в комнате пахло дымом и раскаленным воском.
– Давай! – закричал вдруг Рерт, о существовании которого Доминика забыла. – Мизеракль!
Соарен наклонился над доской, почти касаясь ее подбородком. Стержень его надсадно визжал, кричал почти человеческим криком – все громче и громче.
Лив сидел как статуя. Только рука металась, нанизывая одну формулу на другую. Быстрее, еще быстрее; Доминика перестала видеть руку. Видела только капли пота, падающие со лба и кончика носа; касаясь доски, капли шипели и испарялись.
Соарен взвыл.
В вое этом не было ничего человеческого; тем не менее Доминика сумела разобрать слова «Мизеракль» и «Будь проклят».
А потом утробный рев Соарена распался на многоголосый вой внезапно возникшего хора; басовитые раскаты сменились сначала криком теноров, а потом нестройным визгом множества мелких тварей.
Соарен опрокинулся на бок – вместе со стулом. Из тела его один за другим вылетали, как брызги, крошечные существа, похожие на членистых червячков; каждое из них кричала, проклиная Мизеракля, грозя и ругаясь.
Тварей было несчетное количество; они вырывались из тела, как струи фонтана, падали на деревянный пол и исчезали в моментально прогрызенной дырочке. Через несколько секунд писклявые крики стихли – тело Соарена оседало, будто из него выпустили воздух, и вскоре осело совсем. Осталась одежда – рубаха, вложенная в жилет, жилет, вложенный в куртку, штаны, вложенные в сапоги…
Доминика шумно хватала ускользающий воздух.
Лив, сидящий за столом, не пошевельнулся. Рука по инерции нанесла несколько знаков – и замерла. И остановились глаза.
Рерт встал. По широкой дуге обошел то, что осталось от тела Соарена. Подошел к сидящему Ливу, наклонился, тронул за плечо:
– Мизеракль…
Лив
– Мизеракль. – В голове Рерта был страх. – Эй, Зубастик…
Доминика подошла, не чуя под собой пола. Остановилась за другим плечом сидящего; увидела доску – воск, освобожденный от чар, оплывал, и последние строчки, написанные несколько секунд назад, скатывались мутными потеками.
– Лив, – сказала Доминика, не решаясь коснуться его плеча. – Лив, вы… ты меня слышишь?
Рерт протянул руку. Взял из застывших пальцев Лива покореженную шпильку; подержал на ладони. Перевел взгляд на Доминику.
– Ему нечем было писать, – сказала она, будто оправдываясь.
Рерт что-то пробормотал – она не разобрала слов.
Левая рука Лива лежала, впечатавшись в теплый воск. Под ногтями запеклась кровь. Синие жилы казались раздутыми, как весенние реки.
– Что значит «Мизеракль»? – спросила Доминика.
– «Чудо, совершаемое из жалости», – глухо отозвался Рерт.
– Из… жалости? – не поняла Доминика.
– Они называют «жалостью» все, что не приносит прямого дохода, – сказал Лив, качнулся вперед и упал лицом в стол, покрытый кожаной скатертью.
Дерево, наполовину умершее еще у себя на родине, проделавшее долгий путь по земле и по воздуху, испоганившее в конце пути лесную аллею Рерта, – это дерево все еще стояло, более того: его натруженные корни потихоньку укреплялись в сытной почве леса.
Доминика, повидавшая слишком много за последних два дня, не удивилась даже тому, что у дерева хватило сообразительности не врастать в землю прямо перед крыльцом: оно отбрело немного в сторону, где и хозяину не мешало, и в то же время оставляло за собой шанс поймать полуденный лучик солнца.
В дальнем конце аллеи появился Рерт. На плече у него лежала лопата; он шел, подволакивая ногу, беззвучно разговаривая сам с собой.
– Что было бы, если бы я открыла моим ключом тот замок… в который вы его превратили?
– Ваш друг снова стал бы человеком.
– А Рерт?
Рерт шагал по направлению к крыльцу. На светлом лезвии лопаты высыхали комочки земли.
Лив вздохнул, покачивая левую руку на перевязи:
– Он был бы унижен… Все эти шутки с превращениями – неприятная рискованная игра.
Доминика невольно взялась за ключ на своей груди. Лив усмехнулся:
– А вы уверены, что он вам нужен – живой? Что тот человек, открывшийся вам в письмах, сможет точно так же открыться, глядя вам в глаза? Вы не боитесь разочарования?
– При чем тут мое разочарование? Я хочу, чтобы он жил…
У нижней ступеньки крыльца Рерт воткнул лопату в землю. Оперся на нее, как на посох.
– Все.
– Не все, – мягко напомнил Лив.
Рерт поднял некоторое время разглядывал стоящих на ступеньках Лива и Доминику.