Мизерере
Шрифт:
Я сразу подумал о дезертирстве. Это не так уж сложно. Найти проводника, украсть гражданскую одежду, скрыться в джунглях. За несколько дней я добрался бы до Нигерии. Но это было бы бегством. Невозможно. Я должен был остановить машину. Освободить остальных от двух отморозков. Спасти негров. У меня был один выход: убить негодяев, которые нами командовали. Много дней я строил планы. И уже не замечал, что творится вокруг. Бил, грабил, разрушал… Но не испытывал стыда. Благодаря своему плану. Скоро я положу этому конец. Я спасу Африку!
Тогда-то мы и попали в засаду. Километрах в десяти от Бафанга. Посреди джунглей. Из-за дождя первых выстрелов мы не услышали. Сорвалось несколько
Перекрикивая ливень, Лефевр и Форжера отдавали приказы. Солдаты пытались укрыться, когда их густой сетью накрывали дождь и пули, вода и железо. Меня словно парализовало. Я не двигался. Опустившись на одно колено рядом с Касданом, я видел в его глазах смерть и ждал, когда она заберет и меня.
Но она все не приходила. Свистели пули. Шумел дождь. А я все еще был жив. И тогда до меня дошло. Я — часть Божьего замысла. Он карал нас, но он и давал мне возможность осуществить Его отмщение. Передо мной тело Касдана. Его документы помогут мне бежать и найти спасение под чужим именем. Я обыскал труп. Нашел бумажник. Там было все, что нужно. Удостоверение личности. Военный билет. Семейные фотографии. Все. Забрав документы, я оттащил тело в сторонку. И только тогда начал отстреливаться. Но я стал другим. Я уже не был ни Этьеном Жюва — это мое настоящее имя, ни Лионелем Касданом. Я стал никем. Только вооруженной дланью. Орудием Господним, готовым нанести удар. Уничтожить двух психов, из-за которых мы угодили в этот ад.
В тот день в засаде погиб лишь один человек. Касдан. С нашей стороны. О противнике мы ничего не знали. Мятежники растворились в дожде. Мы их даже не видели. Всем приходило в голову, нет ли крупицы правды в этих разговорах о колдовстве. Об одержимых воинах, способных становиться невидимыми. Мы вернулись в лагерь. Погребли тело Касдана. Хранить его при такой жаре и влажности нечего было и думать. И поставили точку.
Лефевр и Форжера словно обезумели. Они не желали ни возвращаться в Кутабу, ни просить о подкреплении. Им хотелось поджечь джунгли. Раздавить мятежников. Пытать их сообщников — крестьян. Чтобы целая страна заплатила за наше унижение! Да и солдаты были готовы на все. К тому моменту безумие охватило всех. Нас терзали голод, страх и лихорадка. А гибель Касдана только подстегнула наше остервенение…
Мы выступили из лагеря. У капитана и лейтенанта была цель. Нечто вроде диспансера. Госпиталь в джунглях, якобы поддерживавший мятежников, в полудне ходьбы. Когда мы туда пришли, то увидели саманный домик, а внутри — больных детишек, лежачих больных, беременных женщин. Всех вывели и подожгли диспансер. Потом оба мерзавца «допросили» женщин и детей. Пленники на ногах не держались. Их бинты размотались. Открытые раны привлекали мух. Просто жуть. И они ничего не знали. Вопили от страха. Тогда Форжера стал подталкивать детишек к огню. Они кричали. Не хотели бросаться в пламя. Форжера подгонял их, стреляя по ногам. Кошмар продолжался весь день. В конце концов всех больных сожгли заживо. Тех, кто не мог идти, волокли по земле и бросали в костер, как трупы.
Когда все кончилось, наступила тишина. В горле стоял привкус пепла. И стыд. Лефевр и Форжера чувствовали, что теряют контроль над нами. Назревал бунт. Им надо было удержать нас в этом бреду. И нас повели в другую деревню. Там остались только женщины
Всю ночь в хижинах вопили женщины. А ведь были еще и девочки. Некоторым не исполнилось и десяти лет. Я с несколькими парнями сидел у костра, окаменев от ужаса. Неподалеку Лефевр и Форжера, безразличные к крикам и панике, разрабатывали план кампании на завтра. Ими двигало безумие. Оно сквозило в блеске их глаз, в спокойно двигавшихся губах, в то время как матерей насиловали на глазах у детей.
Они скрылись в стоявшей в стороне хижине вместе с двумя выходцами из Чада, служившими нам разведчиками. Пора было действовать. Я собрался, потом засел в зарослях и стал ждать. По крайней мере один из них выйдет помочиться. Первым на рассвете вышел Лефевр. Он был одет в джеллабу, как в халат. Когда он остановился, чтобы облегчить мочевой пузырь, я приставил дуло своего сорокапятимиллиметрового пистолета к его затылку. Говорить я не мог. Сам того не понимая, всю ночь я молча орал, зажав рот кулаком. Дулом я подтолкнул его к джунглям. Мы шли. Долго. Мы оба знали, что движемся в сторону мятежников. Каждый шаг, приближая нас к ним, мог стать роковым. Но это не имело значения. Я готов был умереть вместе с ним. Главное — изгнать болезнь из нашего подразделения. А Этьен Жюва уже умер.
Мы вышли на лужайку. Кусок красной земли, окруженный деревьями и растениями. Лефевр был высоким, сухопарым и плешивым мужчиной лет сорока. Когда он попытался обернуться, я ударил его рукояткой пистолета. Он упал. Я снова его ударил. Он сносил побои молча. Может, боялся привлечь повстанцев. Или все дело в воинской гордости. Не знаю.
Я бил с такой силой, что рукоять раскололась пополам. Отшвырнув пистолет, я стал бить его ногами. Лефевр порывался подняться. Каждый раз я сбивал его ударом сапога. Его лицо, разбитое, ободранное до костей, превратилось в месиво из плоти и земли.
Он уже не шевелился, но все еще был жив. Я снова набросился на него. Бил по спине, животу, лицу. Потом каблуком размозжил все кости. Череп. Скулы. Ребра. Позвонки. Я думал о сгоревших детях. О женщинах и девочках в хижинах. Бил снова и снова, пока не почувствовал хруста костей под кованым носком. Наконец я остановился. Я не знал, умер ли он, но человеком он уже не был. Превратился в кучу окровавленного мяса.
Сдерживая дрожь в руках, я открыл принесенную с собой канистру и разлил топливо. У меня была зажигалка «зиппо» — подарок отца перед моим отъездом. Я знал, что больше никогда не увижу своих родных. Включив зажигалку, я бросил ее на тело.
Дождь привел меня в чувство. Я все еще был жив. Мятежники так и не появились. От лагеря меня отделяли световые годы. А почерневшие останки капитана Лефевра, его обугленные кости, уже погрузились в размокшую землю. Мне оставалось бежать на запад. За два или три дня я легко достигну границ Нигерии.
Так я и поступил. Пил воду с листьев. Ел прихваченную с собой маниоку. Держался тропы. Мне попадались деревни-призраки. Я дрожал в кишащей тенями ночи. Тысячу раз мне казалось, что я нарвался на парней из СНК или на своих, но я шел. Через три дня я добрался до реки Кросс. Заплатил рыбаку, и он по болотам провел меня через границу. Потом я шел снова, прямо на юг, пока не оказался в городе Калабаре в Нигерии. Оттуда я долетел до Логоса. А в Логосе сел в рейсовый самолет до Лондона: Нигерия — англоговорящая страна.