Младшая сестра
Шрифт:
Телефон, зазвони же наконец! Пусть это будет кто угодно, лишь бы он снова включил меня в круг живых людей. Пусть даже Мэглашен. Неважно, как будет этот человек относиться ко мне. Мне просто необходимо почувствовать себя живым.
И телефон зазвонил.
— Амиго, — сказала Долорес, — Мэвис попала в беду. Она хочет непременно видеть вас, потому что доверяет.
— Куда нужно ехать?
— Я заеду за вами и отвезу. Ждите меня у вашей конторы через пятнадцать минут. Туда нелегко будет добраться.
— А как оттуда выбраться? — сыронизировал я. — Или это уже не будет
Но вместо ответа в трубке раздались гудки.
За прилавком аптеки я успел влить в себя две чашки кофе и съесть сандвич с плавленным сыром и двумя ломтиками эрзац-бекона. У меня было отчаянное настроение, но мне это нравилось.
Долорес приехала в черном «меркурии» с откидным верхом, который был поднят. Я наклонился к окну машины, и Долорес по кожаному сиденью скользнула ко мне.
— Садитесь за руль, амиго. Терпеть не могу водить машину.
Из витрины аптеки свет падал на ее лицо. Она снова переоделась, но и на этот раз была в черном: черные брюки и свободный жакет. Только блузка полыхала алым пламенем.
Я облокотился на дверцу машины:
— Почему Мэвис не позвонила мне сама?
— Она не могла. У нее было слишком мало времени и к тому же не оказалось под рукой номера вашего телефона.
— И где же она находится?
— Адреса я не знаю, но смогу найти дом. Вот почему я и приехала за вами. Прошу вас, садитесь в машину и поспешим.
— А что, если я не сяду? — спросил я. — Преклонный возраст и ревматизм сделали меня осторожным.
— Что за странный человек вы! — воскликнула Долорес. — Вечно острите.
— Острю всегда, когда возможно, — ответил я. — Кроме того, я обыкновенный парень, с одной головой, которой все время достается. И начинаются подобные случаи именно вот таким образом.
— Сегодня вечером мы займемся любовью? — нежно проворковала Долорес.
— Этот вопрос остается открытым. Вероятнее всего, нет.
— Это не отнимет у вас много времени. Я ведь не химическая блондинка, о чью кожу можно зажигать спички, и не бывшая прачка с костлявыми ручищами и вялыми грудями.
— Хотя бы на полчаса давайте оставим секс в покое, — взмолился я. — Эта тема бесконечная, как шоколадная тянучка. Сейчас лучше помолчать.
Я обошел машину, сел за руль и завел мотор.
— Поезжайте на запад, — указала Долорес, — через Беверли Хиллз и дальше.
Я выжал сцепление и развернул машину в сторону бульвара Сансет. Долорес достала длинную коричневую сигарету.
— Вы захватили пистолет? — как бы между прочим спросила она.
— Нет. Зачем он мне?
Говоря это, я прижал левой рукой свой «люгер» в плечевой кобуре.
— Что ж, может, оно и к лучшему.
Долорес вставила сигарету в золотые щипчики и прикурила от золотой зажигалки. Огонек, сверкнувший у ее лица, казалось, был поглощен ее бездонными черными глазами.
Я повернул к западу по Сансет и пристроился к веренице машин.
— В какую беду попала мисс Уэльд?
— Не знаю. Она только сказала, что у нее неприятности, что она очень боится и что ей нужны именно вы.
— Могли бы придумать более убедительную историю.
Долорес
— Я не тронула бы и волоса на голове Мэвис! — всхлипнула она. — Но, думаю, вы не поверите мне.
— С другой стороны, — рассуждал я, — меня обнадеживает именно то, что у вас нет убедительного объяснения.
Долорес подвинулась ко мне.
— Держитесь левой стороны, — сказал я. — Мне нужно вести машину.
— Вы даже не хотите, чтобы я положила голову на ваше плечо?
— Не при таком движении.
Я сбавил скорость у Ферфекса перед зеленым светом, позволявшим сделать левый поворот. Позади неистово выли гудки. Едва я прибавил газу, откуда-то справа вынырнул толстяк в «форде», повернул перед самым носом нашей машины и крикнул:
— Тебе только в гамаке качаться!
Мне пришлось резко затормозить, иначе я бы врезался в него.
— Раньше я любил этот город, — сказал я, желая разговором отвлечь себя от мыслей. — Это было очень давно. Тогда вдоль бульвара Уильшир росли деревья, а Беверли Хиллз был деревней. В Вествуде продавались участки по тысяче сто долларов, но на них не находилось покупателей. Лос-Анджелес в то время был просто большим городом с довольно безобразными и разностильными домами. Это был мирный и приветливый город с сухим солнечным климатом, о котором теперь можно только мечтать. Жители обычно ночевали на открытых верандах своих домов. Местные интеллектуалы называли город американскими Афинами. Это было, конечно, не так, но в то время он не был трущобой с неоновыми рекламами.
Мы проехали мимо ресторана «Танцоры». Он был залит светом, на террасе стояли столики.
— Теперь типы вроде Стилгрейва владеют здесь ресторанами. Теперь у нас есть деньги, снайперы, сутенеры, гангстеры из Чикаго, Нью-Йорка, Детройта и Кливленда. Они управляют ресторанами и ночными клубами, им принадлежат отели и многоквартирные дома, в которых живут всякие подонки. И все же теперь, несмотря на всю роскошь, этот город, с его декораторами-гомосексуалистами, художницами-лесбиянками и прочими подонками, имеет не больше индивидуальности, чем бумажный стаканчик. А где-нибудь в пригороде отец семейства в домашних туфлях просматривает перед телевизором спортивную страничку газеты и считает, что принадлежит к сливкам общества, потому что у него в гараже стоят три машины. В это время его жена перед туалетным столиком старается замазать косметикой мешки под глазами, а сынок названивает по очереди своим школьным подружкам, которые разговаривают на жаргоне и носят в сумочках противозачаточные пилюли.
— Таковы все большие города, амиго.
— Настоящие города имеют кое-что еще, некий индивидуальный костяк под всем этим дерьмом. А у Лос-Анджелеса есть только Голливуд, который он ненавидит, Но он должен считать, что ему еще повезло: без Голливуда он вообще был бы не городом, а почтовым адресом по каталогу «Все, что угодно, за недорогую плату».
— Вы сегодня что-то не в духе, амиго.
— У меня неприятности. Поэтому я и сел к вам в машину: одной неприятностью больше, одной меньше — для меня все равно.