Младший инквизитор
Шрифт:
– А вот и поэма. – Полина вытащила из ящика стола рулончик, перевязанный розовой атласной ленточкой, и протянула его мне.
Я развернул пергаментный свиток. Наверху аккуратным почерком, нисколечко не выцветшими чернилами, было выведено:
«”Жизнь в лунном свете”. Еремей Попов. 1784г.»
– Он жил в России? – спросил я.
– Да, но только до девятнадцати лет. Когда с ним произошла эта история, он уехал из Новгорода и стал колесить по всей Европе.
Я решил принять игру и сделать вид, что путешествия
Целиком читать поэму не хотелось, но все же интересно было узнать, о чем там речь. Тем более, как заявила Полина, эти стихи написал первый вурдалако-человек.
Стихи были бездарные. И это было единственной правдоподобной деталью в этой странноватой истории. Потому что вурдалаки – существа не шибко большого ума. Этот вывод я сделал только что, из услышанного в гостиной разговора об охоте, так как в инквизиционном училище магических существ мы еще не проходили. Поэтому я и не ждал от полузверя литературного шедевра. Я пробежал поэму наискось, выхватывая кое-где по абзацу или того меньше.
«…Сияли звезды, лес молчал, и больше не было сомнений:
Я стал вдруг тем, кто жертву ищет под рогом окровавленной луны.
Итак, желание сбылось, все в черну полночь началось.
Звенел бубен, и выли глотки, и выпил я пол-литра водки.
Боль от голода с ума сводила, и был я словно крокодила, голодный до чужой крови.
Пробравшись сквозь чужой забор, я встретил плоть, но вот позор!
Одна лишь мысль о крови человечьей меня погнала прочь быстрей картечи.
…
Созвездья плавали в пруду, сомненья жгли мне душу:
Что стоит жизнь моя, когда запрет естественный нарушен?
И вдруг раздался где-то тили-бом, и я в испуге встрепенулся,
Подумал, это церкви звон и я от бога отлучен.
Навеки мне скитаться в тьме, а после смерти жить в огне…»
Еще метр свитка был посвящен тому, как автор, терзаемый муками совести, выпил кровь у половины жителей польской деревушки, а потом явился в местную церковь и потребовал, чтобы священник отпустил его грехи. Была еще и мимолетная любовь, и посещение Парижа, Лондона и Рима, и опять кровь, и опять душевные муки.
– А под словом «конец» пожелания для меня, – улыбнулась Полина.
Я размотал пергамент еще на полметра и под украшенным завитушками словом «Конец» увидел надпись: «Милостивой Государыне Полине Лукиной, от друга вурдалака. Не повторяй моих ошибок, оставайся человеком! С почтением и поклоном, Еремей Попов».
Я мог бы разузнать у пергамента, кто на самом деле его написал. Но не стал. Пусть Илья и все те люди за дверью считают Полину лгуньей. Но она так верит в свои путешествия, что и я не хотел в них сомневаться.
– Обещай, что не будешь охотиться на вурдалаков, – сказала Полина.
– Судя по
– Нет, но разве ты бы хотел, чтобы тебя гоняли по лесу, а потом поймали в сети?!
– Ты права никто этого не заслуживает, даже стадо Гитлеров.
Полина засмеялась, а потом серьезно сказала:
– Вот куда я ни за что, никогда не хотела бы попасть, так это в Германию тридцатых годов. Когда любой ребенок был на стороне этого ирода.
Полина вдруг резко повернулась к окну:
– Слышишь?
– Что?
– Треск телепортации. Наверное, это Чарльз прибыл.
Она выскочила радостно из комнаты. И легко, словно не имея веса, сбежала вниз по лестнице. Я вслед за ней спустился в холл. Орест и Ольга тоже спешили к дверям. Илья вышел из гостиной и, увидев меня, сказал:
– Не обращай внимания на Полинку, у неё тараканов в башке больше, чем у всех магов вместе взятых.
– Может быть, это от большого таланта, – попытался защитить девушку я. – Только посредственности примитивно скучны.
– Да только это не про Полину.
– Она ваша родственница?
– Нет. Наши с Полиной матери были лучшими подругами. А этой зимой мать Полины погибла. И, так как больше родственников у Полины нет, мама взяла её жить к нам.
Теперь мне стало понятно поведение Полины: она вела себя здесь как гостья. Даже если к ней и относились с теплотой, это был для неё чужой дом.
Сквозь распахнутые двери с террасы доносились возгласы. В холл вошли Ольга, Орест и двое гостей: высокий брюнет лет тридцати пяти в черном длинном плаще и цепляющаяся за его локоть круглоглазая блондинка в серебристом платье в пол.
– Чарльз! – Полина сначала кинулась к нему, а потом, словно осадив себя, остановилась и степенно протянула ему руку для пожатия, но улыбка играла на её лице. Полина поприветствовала и блондинку и смущенно отошла в сторону.
– Познакомьтесь с моей невестой Оливией, – сказал Чарльз.
Девушка улыбнулась чересчур пухлыми губами и переступила с ноги на ногу. Видимо, каблуки были настолько высоки, что она с трудом стояла на ногах.
– Ну наконец-то! – воскликнула Ольга. – А то уже целый век в холостяках ходишь.
Все принялись поздравлять пару. Невеста только глупо улыбалась и молчала. Ольга Ершова хотела уже увести их на второй этаж в приготовленную для гостей спальню, но тут на террасе раздался треск, словно взорвались несколько мелких хлопушек, и сразу же послышались голоса. Громче всех звучал тягучий мужской тенор:
– На телефонные звонки я сегодня не отвеча-аю, на телеграммы и письма тоже… А леопардовое манто вы прихватили? А то я уже зябну… Трость мне дай, не гоже чтобы я…
Обе створки двери распахнулись настежь, и на пороге, словно позируя фотографу, возник большой белый кот, ростом метра полтора.