Млечный Путь, 21 век, No 2(51), 2025

Клугер Даниэль Мусеевич

Она не смогла выпустить Майка - руки не разжимались, словно их током свело. Он был живой, теплый и настоящий. Он пах дезактиватором, гарью и железом, он смущался объятий и пытался отстраниться, дурачок, а потом только говорил тихонько: "Мам, ну, мам, ну ты чего..." - и с испугом гладил ее трясущиеся плечи. И усадил ее на скамейку в коридоре, не обращая внимания на снующих мимо людей, и смотрел виновато - как в детстве, когда извинялся после шалостей.

Яна слушала звук его голоса и не могла наслушаться, а Майк рассказывал, как полетел реактор, когда они обходили полюс, - "ты же знаешь,

мам, там всегда на дополнительной тяге, а тут раз - и заглохло". Как гравитация Сатурна сдернула "Гершель" на ту роковую сотню километров, где атмосфера начинает съедать скорость, и как они боролись, пытаясь удержаться на слабеющих двигателях, и как страшно было ниже аммиачного слоя, где ураганные ветра Гексагона начали швырять корабль словно погремушку. Как они пытались запустить спасбот, но его двигатель тоже был поврежден, и ничего не вышло, только потратили лишнее топливо на перекачку. Как пропала связь, заглушенная ионизацией, как оглохший корабль медленно и неудержимо снижался к точке невозврата, и гравикомпенсаторы уже начали выходить из строя, когда сквозь статические разряды пробился сигнал с бота "Алетейи"...

– ...И мы хотели погрузиться на бот, но он не открыл переходник. У него была повреждена обшивка и антирад потек, и он по комму велел нам перейти на наш бот, ну, тот, у которого двигатель отказал. Мы погрузились, а он подвел свой бот впритык и взял наш на жесткую стыковку. Я уж думал, с такой нагрузкой ему не разогнаться. Скорость набирали едва-едва. Потом плотность упала и стало легче, но все равно, это просто чудо, что топлива хватило... И ты тоже чудо, мам. Ты самая-самая лучшая. Капитан Одинцов сказал, это ты нас нашла.

– Капитан Одинцов?
– машинально повторила Яна. Маленький уголок вселенной, где они были вдвоем с Майком, понемногу таял, и сквозь сверкающие радужные стены проступила реальность.
– А где он?

Майк неловко оглянулся на закрытую дверь медотсека.

– Его пока оставили там. Я же говорил, у него антирад потек. Не знаю, насколько серьезно, он не пустил нас на борт... Мам?

Яна поднялась. Муторное чувство невесомости вернулось - будто в кошмаре, когда бежишь со всех ног и снова оказываешься на том же месте.

– Может, еще обойдется, - сказал Майк. Он комкал в пальцах край пижамной майки, голос у него простуженно звенел.
– Он настоящий герой, мам. Он справится, ну что ты? Обязательно справится.

Она дернула рычаг двери. Дверь не открывалась, и Яна, рассвирепев, стала толкать ее, и тянуть, и колотить по ней ладонями и кулаками, пока Майк не оттащил ее, взяв в охапку. И тогда она наконец заплакала.

***

За прозрачной стеной стерильного бокса его лицо казалось серым и неживым, будто вылепленным из пластика. Незнакомым. Яна не сразу решилась подойти ближе.

Врачи уже все объяснили и назвали срок: двое суток. Может быть, немного больше. Но Яна еще не могла поверить, что это конец.

Он услышал ее шаги, а может, заметил ее отражение на внутренней поверхности бокса. Перекатил голову по подушке. Глаза у него были опухшие, страшные, с круглыми лиловыми синяками.

Яна положила руку на стенку бокса. Надо было

что-то сказать. Поблагодарить за Майка. Попросить прощения. Может быть, повторить то, что было сказано во сне.

Она не могла выдавить ни звука.

Андрей тронул рычажок встроенного микрофона. Даже через динамики его голос звучал глухо и невнятно, она едва сумела разобрать.

– Восемь, - сказал он.
– Их было восемь.

Яна кивнула. Слезы стояли у самого горла, запирая слова. Он снимал с нее вину, напоминая, что Майк был там не один, - но разве могла она сама простить себя?

Она вышла из медотсека через пять минут, когда Андрей задремал. Вышла, не попрощавшись, хотя понимала, что будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Майка оставили в стационаре еще на сутки - наблюдать. Можно было вернуться к себе, включить дельту и заснуть. Но ноги почему-то опять привели ее к двери капитана.

Каюта так и стояла незапертой. Яна поискала свой планшет, заглянула в стол и в стеллаж. Открыла дверь встроенного шкафа и замерла, глядя на старую, истрепанную курсантскую куртку, свисающую с крючка. А потом медленно сняла ее, обхватила двумя руками и села на пол.

В кармане куртки лежал желудь. И выцветший флаер из кафе.

Миниатюры

Евгений Добрушин

Таракан

В маленьком дворике на окраине Восточного Иерусалима толпился народ.

Как всегда по средам, сюда стекались любители тараканьих бегов - в основном, арабы, из местных.

В середине площадки было сооружено нехитрое "беговое поле", по которому хозяева этих жуков гоняли от старта к финишу своих питомцев. Тут же был тотализатор - ради него все и делалось! Ставки были разные, но, как правило, выше ста шекелей не поднимались. "Банк" держал старый уголовник Махмуд. Каждый раз, в конце бегов, он уносил с собой толстую пачку денег. Хотя, поговаривали, что это был у него не основной доход - бандюга, втихаря, приторговывал наркотой.

Состязания шли уже около часа, и постепенно начали вырисовываться фавориты - "Джек Николсон" Ибрагима и "Шумахер" Исы. Иса уже набил карманы деньгами, но, как известно, аппетит приходит во время еды.

И тут к группе игроков и зрителей подошли двое израильтян. Два крепких молодых парня, лет тридцати, с провокационными в этом месте вязанными кипами на головах.

Палестинцы (а жители Восточного Иерусалима, как известно, принадлежат к этой группе населения), завидев религиозных евреев, недовольно загудели.

– Мир вам, люди!
– сказали подошедшие на чистом арабском, и это сразу разрядило обстановку.

– Чего пришли?
– зло спросил "главарь" Махмуд. Своим чутьем он заподозрил неладное.

– Мы хотим поучаствовать в бегах. У меня есть классный таракан!
– сказал один из евреев.

– Как тебя зовут?

– Моше.

– А твоего таракана?

– Мухаммед.

– Что-о? Ты посмел назвать какого-то жука именем Великого Пророка?!

– А что в этом плохого?
– как ни в чем не бывало, возразил Моше.
– Прекрасное имя! Ни чем не хуже, чем Джек или Николя.