Млечный Путь, 21 век, No 2(51), 2025
Шрифт:
Корабль шел вдоль побережья с невероятной медлительностью. В порт Гаваны он вошел с нервирующей неторопливостью. Там Беквит получил новые бумаги, но ни в одной из них по-прежнему не говорилось об убийстве.
Когда пароход приближался к Нью-Йорку, Беквит вышел на палубу, ходил взад-вперед и беспрестанно курил, терзая мозг в поисках объяснения молчания газет.
Его нервы были в клочьях, когда пароход наконец достиг Нью-Йорка. Беквит наблюдал, как порт проплывал слева от него, а высокие здания нижнего Манхэттена поднимались из воды. Застывшая бесстрастность Статуи Свободы раздражала Беквита. Он с нетерпением ждал момента, когда окажется на
Неторопливость таможенных инспекторов сводила Беквита с ума. Когда он, наконец, смог сойти на берег, он дрожал от нервного напряжения. Он спустился по трапу, смуглокожий стюард нес его сумки. Он грубо проталкивался сквозь толпу, собравшуюся на пристани, чтобы встретить путешественников, и закрыл уши, не желая слышать испанские приветствия.
Он не увидел, как деловито крутит ручку кинооператор. Наконец он вырвался из толпы и нетерпеливо повернулся к стюарду, шедшему позади него.
– Прошу вас пройти со мной, сэр, - раздался тихий голос у его локтя.
По обе стороны стояли две невыразительные фигуры в гражданской одежде. Рука каждого была в кармане пальто, где многозначительная выпуклость предупреждала о наличии оружия.
– Какого черта!
– яростно начал Беквит и замолчал. Перед ним, саркастически улыбаясь, стоял Уэллс, комиссар полиции.
– Вы арестованы за убийство Хью Конвея, Беквит, - язвительно сказал он.
Дюжина или больше восторженных мужчин наблюдали за происходившим. Камеры снимали, а блокноты журналистов быстро заполнялись. Среди репортеров оказались даже две женщины: "сопливые сестры", как их называли.
– Мы могли бы сделать это не так драматично, Беквит, - сухо сказал Уэллс.
– Я получил ваше письмо, приколотое к груди Конвея. Как мило с вашей стороны рассказать, куда вы направляетесь, и что экстрадировать вас невозможно. Я бы вас не поймал, если бы не это обстоятельство. Я знал, что вы будете искать в газетах новости о своем подвиге. Вы упомянули об этом в своем письме, и потому я доверился этим ребятам.
– Он кивнул на группу газетчиков.
– И они согласились помочь. Их владельцы одобрили схему, и убийство держалось в абсолютной тайне от общественности и прессы. Мы дали вам две недели, чтобы поволноваться, а затем объявили о завещании Конвея благотворительным организациям - кстати, этот пункт действительно есть в его завещании - и напечатали его фотографию. Вы попался на приманку, все верно. Мы не могли тронуть вас в Новой Боливии, но как только вы сели на пароход, вы оказались в наших руках. Мы позволили вам приехать в Нью-Йорк одному, чтобы избежать неприятностей. Мы очень обязаны вам, мистер Беквит.
К своему ужасу, Беквит все понял. Он не добился ни мести, ни свободы. Он не показал себя умнее Уэллса. Он проиграл, полностью и непоправимо. Его заманили во власть закона ничем иным, как молчанием. Но глубже всего затронуло его сердце и заставило переполниться чашу унижения последнее замечание Уэллса.
Репортеры внимательно слушали.
– Полагаю, это все, ребята, - снисходительно сказал Уэллс.
– Больше нечего сказать. У вас будет хорошая история для вечерних выпусков. Беквит не смог устоять перед соблазном сыграть для богов галерки.
Эссе
Петр Люкимсон
Последний мушкетер
3 апреля не стало выдающегося еврейского - это слово принципиально важно - прозаика, поэта, литературоведа и историка Даниэля Клугера.
Определить
Даниэль Клугер был для меня, безусловно, кем-то большим, чем писателем. Он был другом, одним из тех, с кем у меня было полное понимание почти во всех вопросах, связанных с литературой, подходом к еврейской истории, отношением к жизни. Заставить себя написать слово "умер" по отношению к нему я не могу - как минимум, половину его "Еврейских баллад" помню наизусть, время от времени переслушиваю их и проговариваю про себя. Думаю, не только я, а тысячи и тысячи евреев в самых разных уголках мира. Его книги стоят в первом ряду на полке моих самых любимых и многие читаны-перечитаны и будут еще не раз читаться...
Так кем же он на самом деле был, Даниэль Клугер?
Физик по образованию, талантливый ученый, он, отслужив на флоте, начал писать научно-фантастические рассказы и очень быстро вошел в круг тех молодых писателей конца 1970-х годов, которые и определили все последующее направление развития как российской фантастики и фэнтези, так и серьезной прозы (уместно вспомнить, что в этот круг входил и тогда еще совсем юный Виктор Пелевин).
Впервые я познакомился с творчеством Даниэля еще мальчишкой, прочитав в 1979 году его трогательный фантастический рассказ в журнале "Химия и жизнь". А в 1994 году Клугер появился в наших палестинах и почти сразу опубликовал серию детективов, объединенных фигурой сыщика Натаниэля Розовски, расследовавшего совершенные в Израиле странные преступления. Позже эти детективы были изданы одной книгой "Убийство в Кесарии", которая не раз переиздавалась в серии "Библиотека приключений" и отлично читается и сегодня. Уже в этих повестях чувствовалось тяготение Клугера к еврейской мистике и истории, но в полную силу проявилось оно гораздо позже.
В начале 2000-х годов он начинает активно сотрудничать с ныне, к сожалению, тоже покойным писателем и каббалистом Александром Рыбалка, и вместе они создают первое подлинно еврейское фэнтези "Тысяча лет в долг", построенное по всем законам жанра, но основанное на талмудических преданиях.
Мое личное знакомство с Даниэлем Клугером состоялось в начале 2000-х годов, когда я стал редактором газеты "Русский израильтянин". Я пригласил его вести рубрику "Еврейская страница" и ни разу об этом не пожалел. Тогда же, помнится, Клугер зазвал меня в какой-то ангар и рассказал, что в молодости начинал как рок-музыкант и автор песен, на многие годы от этого отошел, но вдруг неожиданно для самого себя снова начал писать стихи, класть их на музыку и хотел бы, чтобы я послушал и оценил. Песни были из тех, что сразу врезаются в память. Помню, как меня потрясла его песня о близком друге, бандите и поэте, погибшем во время очередной разборки:
...Слова легли цветным узором, Покрыли листьями настил. Он был поэтом или вором, Но главным стало слово "был". Его продали с потрохами, Перепродали ни за грош. Он изводил себя стихами, Поставил точку, выбрав нож. Мы были все на этой карте, Но оказались ни при чем. Лишь женщина в осенней Ялте Вдруг зябко повела плечом.Была в том цикле и еще одна великолепная баллада - о Мефистофеле: