Млечный путь (сборник)
Шрифт:
— Ты поднял руку на товарища, — сказал Гвоздь. — Знаешь, что за это полагается? Если Волчонок скажет, я сам тебя пришью. Хочешь, Карцев? Я сейчас!..
Все вскочили. Шустрый бросился к двери, но там уже стоял Вася Кривчик.
— Оставьте его, — сказал он. — Он тут ни при чем.
— Не я, так другие, — говорит Шустрый дрожащим от страха голосом. — У Боксера вон какие «молотобойцы» есть! Все равно пока Стаська не начнет воровать, он его не оставит.
— Пускай еще раз. попробует сунуться, — сказал Гвоздь. —
Когда за Шустрым закрылась дверь, Кривчик сказал осторожно:
— Зря ты, Митя. При нем-то… Сам ведь знаешь…
— А плевал я на всех! — крикнул Митя. — Вот сделаю завтра последний «скок» на товарную и завяжу насовсем. Ей богу! А чего мне? Гроши есть. Не весь век воровать. Пойдешь со мной, Стась? Нет? А ты, Вася?
Кривчик вздохнул и покачал головой. Жук равнодушно слушал, лениво пожевывая потухшую папиросу. Он редко принимал участие в конфликтах.
Как-то Жук спросил меня:
— А в самом деле, что с тобой?
— Ничего, — сказал я. — А что такое?
— Да не знаю… Какой-то ты не такой. Словно чокнулся. Тебя бьют, а ты хоть бы что.
— Плакать что ли?
— Плакать, верно, ты не станешь. Да ведь и смеяться тоже вроде бы нечему. Боксер ведь только сначала бьет, а потом…
— А идите вы все! Пугать меня вздумали!
— Да не пугать, а так по-товарищески предупредить. Я-то ведь Боксера знаю давно.
— А если я завязал?
Он поднялся на койке и пристально несколько секунд пытался рассмотреть мое лицо. Я снова не выдержал и рассмеялся. Помолчав, он сказал:
— Я знал одного вора, который после такой шутки жил всего три дня.
— Три дня, — ответил я, улыбаясь в темноту. — Это иногда бывает даже много. Я знаю случай, когда люди за одну ночь счастья платили жизнью.
— За одну ночь чего? — переспросил он.
— Счастья. Была такая грузинская царица Тамара. У нее была привычка на каждую ночь приглашать к себе нового любовника. Наутро она его убивала.
— Сама?
— Ну не сама, конечно. Стража. Не это главное. Многие знали за ней такую привычку и все равно шли…
— Шли?
— Шли.
— На одну ночь?
— На одну ночь.
— Не знали, что наутро умрут?
— Знали.
— Вот идиоты! Что там, в Грузии, других баб не было?
— А вот знаешь… Я бы тоже пошел! Если бы любил, конечно. Ради любви все можно.
— Слушай, Волк, а ведь ты влюбился!
— Возможно. Я сам еще не знаю.
— Кто она?
— Свобода. И еще у нее есть родная сестра — Честная жизнь.
Он долго и внимательно вглядывался в мое лицо:
— Так… Значит, решил. Ну, вот что я тебе скажу: никуда ты от нас не уйдешь! Понял?
— От кого это от вас? От тебя что ли?
— Хотя бы и от меня.
— А что ты мне сделаешь?
— Посмотрим… Ты помнишь, сколько задолжал мне?
— Примерно.
— Нет, давай точно.
— Что-то около
— Не около, а пять «косых» и три «красненьких»! Без одной «красненькой» [12] шесть.
— У меня сейчас ничего нет, но я…
— Мне надо сейчас.
— Ты что, мне не веришь?
— Давай кончай: веришь — не веришь… Мне гроши нужны.
12
«Косая» — сотня, «кусок» — тысяча, «красная» — тридцатирублевая ассигнация.
— Погоди, Валерка…
— Нечего годить. Был Валерка, да весь вышел. Гони монет.
— Ты что, с голоду пухнешь? У тебя же грошей много!
— Не твое дело. Я работаю. А вот где ты берешь — не знаю. Короче — плати!
— Да на что тебе сейчас-то?
— На бан пойду!
— Ночью?
— Ну, в очко сыграть желаю!
— С кем?
— Опять же не твое дело. Плати!
— Нет у меня ни копья.
— Слушай, ты! Законов не знаешь?
— Сказал же: завтра отдам.
— А мне сегодня надо! Да ты что, нервировать меня взялся?! Слепой! Васька! А ну, сюда!
Кривчик нехотя поднялся и подошел к нам. Жук сказал, указывая на меня пальцем:
— Вот он «справедливый»! Взял и не отдает!
— Ну, отдам, отдам же!
— Нет, пусть мне Слепой ответит: по закону требую или не по закону?
Кривчик стоял, неловко переминаясь босыми ногами, растерянно мигал красными опухшими веками:
— Валера, он же отдаст, я его знаю!
— Замолчи, подлюка! Я тебя не о том спрашиваю! По закону требую или не по закону?
— По закону, — ответил Кривчик чуть слышно.
— Молодец! Иди отсюда! Завтра приготовь тридцатку. И с тебя возьму. Хватит, пожил за мой счет! Ну, так как, Волк? Где твоя справедливость? Об ней все блатные знают. Вот пусть теперь узнают другое.
Вошел Кривчик, протянул горсть мятых рублей:
— На, Стась, отдай ему. Здесь тридцатка без двух рублей.
— Мало, Вася.
— Больше нет. А сколь надо-то?
— Шесть сотен, Вася.
— Мама родная! «Полкуска» с «косой»! Да где же столько взять?
— У Гвоздя, наверное, есть. Попросить бы. Через два дня отдам. Ну-ко, позови!
— Еще не вернулся.
— А ты пошарь…
— Не. С собой носит.
Жук нетерпеливо крикнул:
— Слепой, иди отсюда! Плати, Волк, не то… Сам знаешь…
Знакомое чувство бешеной злобы начало закипать во мне.
Только бы не перешло в припадок. К сожалению, мне было знакомо и это. Правда, среди блатных такие припадки не порицаются. Наоборот, человек, потерявший рассудок от сильного возбуждения, считается «духариком», его побаиваются и уважают. Иногда этим пользуются ничтожества вроде Шустрого.