Млечный путь
Шрифт:
— Зря я рассказала все это, — огорчилась Залифа. — Прошу вас, забудьте! — И, тряхнув головой, запела шуточную песню. Ее подхватила Фагиля.
Но ни песни, ни смешные деревенские истории, которые рассказывали гости, не добавили веселья сбившемуся с первоначального задушевного лада застолью. Вскоре Хайдар с женой засобирались домой. Мансур вышел провожать их. Фагиля, видно, поняла, что у мужчин разговор еще не кончился, и ушла вперед, двое друзей остановились у ворот.
Объятый серебристо-туманным ночным небом, аул давно уже опал, и ни один звук не нарушал тишину. Тускло светила желтоватая, в морозном ореоле, полная луна, мерцали,
— Ну как, теперь-то хоть понял что-нибудь? А ты — «мельница Куштиряка»! Словом, мой тебе совет: или оставь девушку в покое, или женись! Нельзя так... И то помни, на сколько лет она моложе тебя.
Очарование исчезло, небо померкло. Кругом лишь скованный морозом, равнодушный, чуть ли не враждебный мир.
— Может, хватит пока?! — проговорил Мансур, стиснув зубы. — Ведь и без того будто на горячей сковороде заставили плясать.
— Гляди, тебе жить. Я-то по дружбе говорю, — сказал Хайдар и вдруг рассердился то ли на Мансура, то ли на самого себя: — О чем мы толкуем? Бред какой-то!..
Не успел Мансур ответить, как сухим железным скрежетом заскрипел по снегу протез Хайдара, и через минуту он исчез в переулке.
Долго еще стоял Мансур у калитки, остужая разгоряченное от бесплодного спора лицо. Вдруг из дальнего конца аула донеслась песня загулявших допоздна парней. И песня какая-то несуразная — то ли дерзкий вызов, то ли просьба смешливая: «Когда мы поем в ночной тишине, усатые дяди нас ругают. Не сердитесь на нас, дяденьки, у вас ведь тоже парни вырастают...» Чушь несусветная, а чем-то она кольнула Мансура в сердце...
Прошло три дня. Встретиться с Вафирой Мансур не спешил. Нечаянно услышав в столовой из чьих-то уст, что она уехала в командировку, даже успокоился немного. Но двойственность положения не давала покоя, и ему казалось, что он очутился в непроходимой чащобе, метался в поисках дороги и не находил ее. То радовался, что час неизбежного объяснения отодвигался хоть на какое-то время, то вдруг его охватывала тоска по ней. Как бы там ни было, он не мог не признать, что именно Вафира осветила его унылую жизнь, разбудила в нем уснувшие чувства. Почему же он должен отказываться от пробудившейся надежды на счастье? Но тут же на память приходили бесхитростные слова сына, упреки сестры, осуждение Хайдара, и снова ему становилось невмоготу, снова терзали сомнения.
Темны и непостижимы души человеческие. Невдомек было Мансуру, что и Фатима, и Хайдар хотели видеть в нем воплощение нравственной стойкости, постоянства и не могли допустить, чтобы он забыл Нуранию, хотя имени ее во всех этих препирательствах не упоминали, словно боясь потревожить ее вечный сон.
Вафиры все не было, а справляться у кого-либо, куда и зачем она уехала да когда вернется, Мансуру не хватало мужества. Только соберется, отбросив сомнения, пойти в контору, чтобы спросить о ней, тут же находились связанные с работой веские причины, неотложные дела, и он трусливо откладывал свое намерение.
И в эти-то дни его вызвал к себе директор. На улице бушевал буран. Весь облепленный снегом, злой и настороженный, Мансур предстал перед Фоминым.
— Отряхнись,
Пока Мансур приходил в себя и устраивался у горячей печки, Фомин то поглядывал на него, как сыч на жертву, то, сунув руки в карманы галифе, прохаживался по кабинету и молчал. На лице жестковато-загадочная полуулыбка, движения, против обыкновения, резки, импульсивны. Вот он дождался, когда Мансур сел поудобнее, стал перед ним в позе мудрого, решительного военачальника и заговорил, с сарказмом чеканя слова:
— Так-то, дорогой товарищ Кутушев! Теперь ты и сам, думаю, понял, куда можно заехать, если вожжи слабы. Говорил я тебе, предупреждал, не заносись, мол, с оглядкой ходи. Послушался? Отбросил прежнюю спесь? Нет, решил по-своему жить!.. Молчи, не перебивай! Раз не уверен в самом себе, какого рожна морочишь молодую женщину? Игрушку нашел? Дождались! По твоей милости совхоз останется теперь без агронома. Да, да, не притворяйся, будто ничего не знаешь! Вафира Салиховна подала заявление и уезжает от нас. Так-то вот!..
Мансура бросило в жар. Вспомнилось, как однажды Вафира замкнулась о том, что ей бы хотелось переехать в свой район, поближе к матери. Он тогда и в мыслях не держал, что ее переезд будет иметь какую-то связь с их взаимоотношениями. Теперь же, когда она почувствовала его нерешительность, ничего другого ей не остается, как уехать, освободив Мансура от каких-либо обязательств. Но ведь это глупо! Она должна была посоветоваться с ним, дождаться его окончательного слова. Надо остановить ее.
В этот момент Мансуру казалось, что ему не жить без нее. Он должен, обязан остановить ее, сказать те самые нежные слова, которых она ждала в тот вечер и не дождалась. Да, да, надо немедленно встретиться!..
— Вот что, Петр... — вскочил Мансур и вдруг, выбитый из колеи услышанным, не мог вспомнить его отчества.
— ...Иванович, — подсказал Фомин, с неприязнью наблюдая за тем, как он хватал с вешалки полушубок и шапку, как одевался, путаясь в рукавах, и вышел из-за стола. — Погоди, не кипятись, — сказал, понизив голос. Словно остерегаясь чужих ушей и опасливо прислушиваясь к завыванию метели, повел Мансура к дивану. Взгляд заметался по кабинету, нос заострился. — Садись-ка... Вот что, Кутушев, ты того... не торопись. По правде говоря, мы ведь не против, чтобы эта упрямая женщина уехала от нас. То одно ей не так, то другое, любит поучать, требовать невозможного. Одни эти ее «во-первых, во-вторых» любого с ума сведут. Там тоже, — Фомин поднял палец к потолку, — мнение такое. Говорят, не нужна нам такая противница кукурузы. Ну и... вообще, где есть такая неприкаянная, ничейная баба, не ты, так кто другой непременно споткнется. Зачем она здесь? Словом, мы...
— Кто это — мы? — Мансур с ненавистью посмотрел ему в увертливые глаза.
— Ну, дирекция, главный агроном...
— А секретарь парткома?
— Он пока сомневается, но куда ему деваться, когда большинство поддерживает нас. А уж для тебя это самый удобный повод освободиться от нее. Как говорится, с глаз долой — из сердца вон!
— Совести у тебя нет! — отстранив Фомина, Мансур бросился вон.
Скользкие, подленькие советы Фомина окончательно убедили его в том, что он любой ценой должен остановить Вафиру. Нельзя ее отпускать! Если она увольняется из-за его нерешительности и глупых сомнений, то он обязан сейчас же встретиться с ней, оказать о своей любви, уговорить остаться, а там...