Мне 14 уже два года

Костевич Ирина Львовна

Мне опять стало страшно и я крепче прижалась к тете Розе — так оно надежнее. Я уже перестала бояться, что на нас нападут какие-нибудь злые люди из поселка, здесь, на подъеме, все хорошо просматривалось и было безопаснее. Но я пока ничего не понимала, и от этого тоже мутило.

— Выкопанный скелет оказался ростом в два с половиной метра! Ученые были потрясены, установив примерный возраст находки. Погребённый человек жил во времена расцвета Древней Греции!

Люди назвали его Кажи-баба и увидели в нем покровителя нашего города.

Находка долго была в руках ученых, но потом Человек в белом вновь стал сниться к выкопавшему,

прося предать его останки земле. Через десять лет Кажи-бабу повторно захоронили — на холме, неподалеку от того места, где нашли.

— Кажи-баба очень добрый, не бойся! Теперь пойдем, — татешка двинулась вперёд. Стало еще светлее, запели птицы. Только сейчас я заметила, что тетя Роза зачем-то несет с собой буханку хлеба. Вот мы и на холме. Город отсюда виден, как с колеса обозрения. Какая красотища, дух захватывает! Ненадолго я даже позабыла о своей беде. Мы стояли на краю холма. А за нами находилось нечто, сверху прикрытое полупрозрачной крышей — такими еще остановки автобусов бывают.

— Айналайын, пойдем, не бойся, — позвала тетя Роза. — Сейчас под землю спустимся, тут не страшно, иди — видишь, ступенечки вырыты. Потом ещё наверху постоим.

Она крепко взяла меня за руку, включила фонарик на сотке, освещая спуск. По периметру могилы была прокопана траншея. Та стена её, за которой было захоронение, выложена плитами — холодными и шершавыми на ощупь. Татешка припала лбом к плите и затихла. Фонарик погас. Сумрак, тишина, спокойствие… Меня так обволокло всем этим, что я почувствовала, будто уже умерла, и теперь могу ни о чем не тревожиться. Всё уже позади. Я в могиле, и ничего мне не надо. Я приложила руку к бетонной плите. Где-то там, в глубине, покоятся останки огромного человека, жившего так давно. Но зачем-то нужно стало, чтобы о нем знали сейчас. Ладони сделалось удивительно приятно, хотелось касаться и касаться этого грубого бетона, будто бы он — нежный шелк. Или — чья-то живая рука. Рука любящего меня. Я обогнула татешку и пошла вокруг могилы. В полумраке разглядела стул. Села и почувствовала себя такой защищенной — будто рядом были и мама, и папа, а я — совсем маленькая, и все мне нипочем.

Потом вновь нахлынула печаль. Но не такая удушающая, понемногу она начала таять. Это как пожаловаться кому-то близкому и доброму, и он утешит, и обнадёжит.

Но вот произошло нечто необъяснимое.

Нахлынувшая волна любви водопадом смывала ужас прошедших дней.

Сколько так просидела — не знаю. В коридоре по-прежнему стояла ласковая темнота.

— Люблю, — прошептала вдруг, сама не знаю кому, и брызнули слёзы. Будто не я…

Прошло еще какое-то время — то ли сна, то ли яви.

— Жаным, деточка, ты где? — позвала татешка. — Давай оставим Кажи-бабе хлебушка.

Мне тоже захотелось что-нибудь оставить. Нащупала в кармане носовой платок — сколько раз за последние дни был он промочен слезами!

— Оставляю Вам свой платок — он красивый, с цветами, и дорог мне. Не обижайтесь, что на нем мои слезы — пусть это будут мои последние слезы! Я хочу быть счастливой, и я докажу, что имею на это право! И… и обязательно еще вернусь к Вам. И приведу своих близких. Спасибо, спасибо! Я перекрестилась. Хотя Кажи-баба — он же общий покровитель, и жил так давно, когда еще не было ни христиан, ни мусульман, но мне почему-то захотелось сделать именно так.

— Теперь надо обойти вокруг него три раза, — мягко сказала татешка, как-то изменившаяся после нашего

общего молчания. Моложе и красивее став, что ли. А какая беззащитная! Куда только делся этот «Мамай», как она себя в шутку именует. Мы обошли вокруг захоронения трижды. Мягкий сумрак сменялся светом раннего утра, а потом опять наступала темнота.

— Вот так, наверное, люди рождаются и умирают, и снова рождаются, — мысли плыли сами собой, освобожденные от страшной тоски, терзавшей меня так недавно.

Окончательно выбравшись из подземелья, мы остановились на краю холма.

Господи, как хорошо!

Я почувствовала себя птицей! Кажется, что не на холме стою, а парю в воздухе — такая панорама вокруг. Любовь, которую я ощутила, сидя в темноте, не отпускала меня — ее потоки лились навстречу солнцу, струились щедрыми волнами в город. Я раскинула руки и запрокинула голову. На разных краях неба одновременно были и Солнце, и Луна. Позади высились снежные горы.

Жизнь изумительна. Как могла я желать смерти? В этот миг то, чему я раньше не придавала особого значения, считая само собой разумеющимся, стало очень важным: и как стоит моя татешка, и птичья песенка, и город, и небо, и горы, а главное — я сама!

А вот беды отодвинулись, слились в невнятную массу. Я даже не смогла вспомнить в деталях то плохое, что произошло со мной за эти дни. Из несчастья — в счастье. Только бы все не вернулось назад!

Я сжала руки и поклялась себе, глядя на сверкающие новые здания любимого города, что сохраню это чувство, которое испытываю сейчас, на всю жизнь. А еще пообещала себе, что теперь буду не только мечтать, но и выполнять задуманное. Мне столько дано! Я представляла, как разрисовываю серые унылые стены домов — ведь я часто представляю, каким будет город, если его как следует раскрасить! А уж если буду с друзьями, то мы такое сможем! Стоп. Друзья? «Обязательно их найду!» — пообещала себе. И еще одно «обязательно»: Арсен обязательно поймет, что был неправ.

— А если не поймет, то и жить не стоит? — проснулся внутри ехидный голосочек.

— Не поймет, не поверит — значит, ошибалась в нем, и Арсен — не тот человек, которого буду любить, — твердо ответила голосочку. Он и замолк.

Глава 10. Сентябрь, октябрь…

В классе со мной никто не разговаривал. Если я случайно подходила к какой-нибудь компании одноклассников, все тут же замолкали. Если пыталась поймать хоть чей-то взгляд, этот человек сразу отворачивался или отводил глаза. Арсен — да, смотрел, но — как на пустое место. Я для него не существовала. Учителя ничего не замечали, или не хотели замечать. Я сидела одна, ходила одна по коридорам на переменах.

Но потом встретила девочек, с которыми познакомилась прошлым летом в лагере. Это была удача! Аля и Вика учились на класс младше, и я стала тусоваться с ними. «Греха нет — вины нет!» — повторяя татешкины слова, как заклинание, я ни в чем не уступала своим одноклассникам. Правда, на физру больше не ходила. Но остальные уроки стали принципиально важны: надо же доказать, что я не тупица. Да и просто хотелось заставить ИХ смотреть на меня, слушать мой голос. Никому не навязываясь, я поставила себе цель покорить их, заставить подойти, заинтересоваться. Верила: еще один-два блестящих доклада, еще несколько моих рисунков, отправленных на выставку, еще несколько похвал гнобящей весь класс физички — и они сдадутся.