Мне - 85

Никитин Юрий Александрович

Почти все одногодки, я всего на год старше, и хотя поглядывали свысока, у всех высшее образование, а у меня семь классов, но в целом сошлись и даже сдружились.

Все превосходили университетской программой литературы, искусства, в то время как у меня знания были хаотичными, хоть и часто очень обширными, с огромными зияющими пробелами, из-за чего выглядел деревенским лохом, что меня, естественно, задевало.

К тому же да, еще чем отличаются дети из приличных семей, так это хорошим воспитанием, чего я был лишен начисто.

Это потом,

уже когда заканчивал ту школу, три года за год, сделал потрясшее меня открытие, что хорошо воспитанный человек легко сходит за умного!

Я же, понимая, что умнее их на порядок, часто смотрелся дурачком, не зная каких-то обыденных правил общения, которые дети из «хороших семей» усваивают от «хороших родителей» с пеленок.

Не потому, что поняли, это обязательное условие для такого бунтаря, как я, а потому что так принято, так нужно, так прилично, так сказали старшие.

Я же, пропуская все через себя, развивался медленнее, но без остановок, в то время как эти мальчики и девочки из приличных семей, с которыми тогда общался, вскоре останавливались, и такими остановленными остались на всю оставленную им жизнь и с недоумением смотрели вслед: как этот слесарь пошел дальше нас?

Я же, вырвавшись далеко вперед, чувствовал шевеление какого-то червячка внутри. Хорошее воспитание – прекрасно, необходимо, невоспитанные люди – бич общества, позор, помеха, однако же… какое-то небольшое количество все же, видимо, необходимо.

Иначе общество этих карасей вообще заснет.

Всегда как-то, чуточку стыдясь своего эгоизма, недоумевал, с какой дури человек в старости пишет завещание и скрупулезно распределяет свое имущество, кому сколько и в каких долях. Понятно же, когда умрет – не все ли ему равно?

Со мной таким замечательным и единственным, вокруг которого вертится мир, рухнет и вся вселенная, все-все исчезнет! Так с какого перепуга мне заботиться, кому сколько после меня достанется?

И с этим юношеским убеждением прожил две трети жизни, и лишь когда перевалило за семьдесят, впервые задумался. Останутся же мои близкие, кого люблю и о ком забочусь: жена, друзья, просто хорошие люди, которым по возможности помогал и хорошо бы помочь снова, раз уж подворачивается возможность.

Даже удивился такой перемене, ведь ничего не изменилось, все равно умру, а со мной исчезнет и весь мир, не все ли мне равно, что будет после меня?

А вот, оказывается, не все равно.

За это время как-то незаметно проклюнулось и вскрепло осознание, что я та ветка на огромном дереве, что засыхая, должна перенаправить сок к тем веточкам, что проклюнулись после меня, пока еще слабенькие, помощь им не помешает.

Ведь мы одно Дерево или один Большой Адам, существующий с начала времен и до сего дня.

Люблю воспитанных людей, да и кто их не любит? Даже самые невоспитанные и хамливые предпочитают находиться в

их обществе, а не среди себе подобных.

Я рос, как сорняк, детство пришлось на войну с Гитлером, а потом на восстановление разрушенного флигеля, в котором жили, бомбежки пережидали в погребе, потом оккупация немцами, а после их ухода лихорадочное восстановление всего разрушенного.

Наша жизнь тогда напоминала муравьев в разрушенном мурашнике, что без сна и отдыха поспешно собирают свой мирок заново. Какое воспитание, когда бабушка с утра до ночи с козами, курами, кроликами, а дед-столяр и сапожник тоже загружен работой так, что оставался спать у столярного станка?

Мама-швея работала по две смены без выходных, да и еще и на дом брала работу, тут уж не до благородного воспитания! Я с шестнадцати лет пошел на завод слесарем, нужно зарабатывать деньги, семья жила туго, а в бригаде слесарей кроме навыка чинить заводское оборудование можно было научиться только лихо пить водку, а курить я умел еще со школьной скамьи.

Потому так и не научился носить галстуки, а правила этикета учил по учебнику, отбрасывая «старорежимные» и слишком вычурные.

С детства обожал читать про великих аскетов. Книг про их жизнь тогда было до странности много. Их идеология, если можно так сказать, была родственна коммунистической морали, которую в России пытались воспитать у молодого поколения.

Было очень модно, поспрашивайте у самых древних стариков, «закалять волю», об этом было много книг, запомнилась одна о младшекласниках-суворовцах, как они смотрели на вазу с конфетами и удерживали себя от желания цапнуть и слопать, а после пятнадцати минут стоицизма решили, что уже закалились и можно полакомиться.

Больше всего восхищался крайней формой аскетизма – столпничеством. Восторгался Семионом-Столпником, в Википедии о нем сказано:

«Двенадцати лет, оставив отчий дом, он пришёл в монашескую обитель, где был принят послушником. Однажды игумен по делам отправился в Антиохию, взяв с собой и Даниила. По дороге они проходили мимо места, где на высоком столпе подвизался преподобный Симеон Столпник. Даниил, увидев столпника, в молитве претерпевавшего лишения и непогоду, возгорелся желанием подвизаться таким же образом. По благословению святого Симеона Даниил удалился в окрестности Константинополя, во Фракии, поселившись на месте заброшенного языческого капища, где ему пришлось претерпеть многие бесовские искушения.

Воздвигнув высокий столп, Даниил много лет провёл на нём в духовном подвиге. Житие сообщает, что Даниил был удостоен от Бога дара чудотворения и исцеления. Место его отшельничества стало притягивать паломников и страждущих, обращавшихся к нему за помощью. Ближе к концу своей жизни Даниил был рукоположён во пресвитеры (хиротонию совершил Константинопольский патриарх, а сам Даниил даже не сошёл со столба).

Скончался Даниил 11 декабря в 489 или 490 году, проведя на столбе более 30 лет»,