Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера
Шрифт:
Один из них... Прошло немало лет
С тех пор, как я внимал ему впервые...
ОН НЕ ПИАНИСТ
(О Рихтере и немного о себе)
Именно так, наиболее кратко и емко, сказал о Рихтере Юрий Башмет. На вопрос, касающийся «других великих пианистов», он ответил примерно следующее: «Каких еще «великих»? Он же не пианист, он потому и велик, что не пианист!».
Я горжусь тем, что около 50 лет назад (полвека — с ума сойти!), еще мало чего понимая
Консерватории я тогда «объявил войну»: именно она была многие годы рассадником антирихтеровских настроений. Доходило до того, что маститый профессор по классу фортепьяно Н.Голубовская запрещала(!) — ну хорошо, пусть всего лишь не рекомендовала — своим ученикам бывать на концертах Рихтера; один из них, мой дражайший друг, редкий талант, так и остался в итоге «покалеченным» на всю жизнь. Борьба была бы... постойте-ка, в доказательство того, насколько я действительно люблю и ценю своего друга вот одно из посвященных ему стихотворений
Снова эти страсти по Шопену!
Остановись, безумец пианист, —
Вчера и так всю ночь рыдало небо — и довольно,
Пусть лучше уж расколется оно,
Залившись кровью жаркой — не слезами,
И явится во гневе и страданье
Карающий в своей безмерной доброте
Бетховен — наш отец!
Но я отвлекся, однако. Так вот. Борьба была бы уж слишком неравный, но у меня нашлась мощная поддержка в стане «врага»: профессорская чета А.Я и А.М.Штример, с которой дружили мои родители; с их помощью удалось склонить на свою сторону мою маму, концертмейстера школы им. Римского-Корсакова. Все это, разумеется, шутка, но я действительно не понимаю, как могло случиться, что среди всех выдающихся пианистов нашего времени именно Рихтер вызывал и продолжает вызывать столько парадоксальных суждений и кривотолков, что именно в его «саду гения» так дотошно выискиваются чаще всего несуществующие «сорняки».
«Лилии с нами, когда мы
молимся... хризантемы,
когда идем в бой.»
/Окакуро Какудзо/
Кто устал, спустись с высот на землю,
Сюда, сюда —
Так вот он дивный сад!
Величественно
Вот хризантемы, стойкие в ненастье,
Сгорая, говорят о радости, о счастье...
Бах и Бетховен!
Мендельсон — тюльпаны,
Шопен — нарциссы...
Все вокруг цветет!
И вызревает под лучами фортепьяно
За плодом плод.
Искусство Рихтера еще в 50-ых годах до такой степени вошло в мою жизнь, что уж и не знаю, кем бы я был без него. И все эти годы, невольно продолжая сравнивать Рихтера с крупнейшими пианистами настоящего и сравнительно недалекого прошлого, я мучительно искал для себя ответа, в чем же феномен Рихтера. На этот счет сказано многое, гораздо больше, чем могу сказать я, поэт. Но ведь почти те же самые слова зачастую говорятся и о других; все верно, но ничего не объясняет по сути — должна же быть глубинная, коренная причина! Лучше всех ее сформулировал Башмет («он не пианист»), я же позволю себе попробовать кратко развить его мысль.
Кого в последнее время чаще других называют пианистом столетия? Во-первых, Владимира Горовица, и это справедливо, но с непременным акцентом на слове «пианист». Или — волшебник фортепьяно, если хотите, но он не Моцарт, не Шопен, не, тем более, Бетховен или Бах — он их отблеск, имя которому — кого бы он ни играл — всегда одно: Горовиц! Для Рихтера же фортепьяно только средство, цель — Истина. Я не знаю другого музыканта — исполнителя, к кому в большей мере были бы применимы гениальные чапековские слова о задаче художника: «...Пусть твое творение исходит из тебя, его форма должна быть столь совершенно замкнута, чтобы в ней уже не осталось места... ни для твоей самобытности, ни для твоего честолюбия, ни для чего из того, в чем находит себя и упивается собой твое я». И еще: «Твой урок тебе задан не для того, чтобы ты мог проявить себя в нем, но для того, чтобы ты в нем очистился, освободился от самого себя; не из себя ты творишь, но выше себя... Ты творишь для того, чтобы в своем творении познать форму и совершенство окружающего тебя мира. Твое служение ему есть служение Богу...».
У музыканта исполнителя Бог — многолик. Рихтеровское Я никогда не подавляет автора исполняемой музыки, но словно протягивает руку ему, сливается с ним настолько органично, что вы всегда чувствуете: вот он, Бетховен!.. а вот уже Брамс... Шуберт... Шопен... Дебюсси... — и всякий раз — Рихтер, но опознать его вы можете не по характерным пианистическим приемам, а по неизменной простоте и совершенству.
«А как же Микельанжели?» — спросит меня серьезный знаток. Да, конечно, еще Нейгауз писал, что любил бы Микельанжели больше всех, если бы не Рихтер. Рискну сказать так: великий итальянец (как, между прочим, и Гульд) устремлен вглубь своего Я, и глубины, зияющие перед ним, таковы, что их не смогли рассмотреть ни Горовиц, ни Рубинштейн, ни Аррау. Отсюда такая особая сила, но и такая отрешенность его искусства. Рихтер же устремлен всегда ввысь. И с этой высоты ему открываются не только не меньшие глубины, но и бескрайние, никем еще не виданные, быть может, горизонты. Его музыка не ограждается от остального мира, а напротив — проникает в него, расширяется безгранично. Говорю вам: нам выпало счастье, которого мы все еще не осознали в должной мере, — жить в одно время, в одной стране с Божьим избранником, одним из тех, кто считанные разы за столетие появляется на этой грешной земле, чтобы осветить нашу скудную, серую жизнь.