Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера
Шрифт:
Сама как облачко, тиха, как тень,
Луна — воспоминание о чем-то грустном очень:
То ли о ночи,
То ли... о жизни.
* * *
Дождь на диете:
Лениво лижет жухлую траву
Тоска.
Томятся небеса, печной глотая дым.
Сад онемел, скучает хризантема.
Вздыхают сосны в темноте...
А мне тепло!
А мне светло, уютно —
От мыслей, что к тебе влекутся, как магнитом.
И дождь мне музыка, и осени палитра
Милее лета мне,
Любимая моя.
МИКАЛОЮС КОНСТАНТИНАС ЧЮРЛЕНИС
ХУДОЖНИК, КОМПОЗИТОР, ПОЭТ
Моим литовским друзьям
«Трудно выразить, как взволнован я этим замечательным искусством, которое обогатило не только живопись, но и расширило наш кругозор в области полифонии и музыкальной ритмики /.../
Это — новый духовный континент, Христофором Колумбом которого стал Чюрленис.» /Ромен Роллан/
Мысль пронзила все видимые пределы Вселенной и!.. в тысячный раз заблудилась среди бесчисленных насмехающихся звезд. Наконец, с миллионной попытки, она достигла Божественных первоистоков, и тут ее остановил строгий окрик: «Зачем явилась?»
Я... я... видите ли...
Ступай обратно, здесь тебе не место!
Но я хотела только...
Чтобы приблизиться ко Мне довольно и земли.
Пристыженная, она вернулась и заугрюмилась, затем надолго
впала в дремоту
Разбудил ее все тот же
строгий голос: «Очнись! Смотри!»
На обнаженной после зимней спячки земле распускался цветок;
нежный, хрупкий, он медленно разгибал
свою серебром опушенную шейку, разогнул —
словно скроенная из лоскутков неба чашечка, а в ней —
все тепло солнца и затаенное мерцание звезд в глубине.
А вокруг уже звучит, разрастаясь, неведомая дивная музыка...
Тогда снизошел на нее, наконец, великий покой.
Такой великий покой!
Надолго ли?
Это имя, даже в Петербурге, многие знают разве что по-наслышке, а между тем, речь идет об одном из самых удивительных гениев в искусстве 20 века. Наверное не случайно, что гений этот родом не из Франции, России или Германии, а из провинциальной, какой она была в ту пору, Литвы. Бог знает, каким ветром занесло туда зерно гения (это, впрочем, никогда не бывает известно — все дело в степени вероятности), но, взойдя на необработанной почве, оно могло либо погибнуть, либо принести невиданные, диковинные плоды; случилось и то, и другое (Чюрленис прожил лишь 35 лет), но плоды успели созреть — и такие, что люди до сих пор не могут их раскусить.
О Чюрленисе имеется обширная литература на русском языке, и в мою задачу не входит пересказывать его биографию. Скажу лишь, что родился он в Варене, на юге Литвы (22 сентября 1875 г.), в семье сельского органиста, вырос в Друскининкае, начальное музыкальное образование получил в частной школе князя Огиньского в Плунге, последующее — в Варшавском музыкальном институте и в Лейпцигской консерватории, которую окончил в 1902 г. Вернувшись в Варшаву, поступил в школу изящных искусств. Участвовал в двух художественных выставках в Вильнюсе, куда переехал в 1907 г. Годом позже впервые приехал в Петербург, где впоследствии провел около двух лет (именно здесь к нему наконец-то пришел успех, здесь он впервые обрел так недостававшую ему поддержку у представителей творческой интеллигенции — Бенуа, Добужинского и других). 10 апреля 1911 г. его не стало...
Не могу согласиться с теми, кто пренебрежительно относится к Чюрленису — композитору; конечно он не Шопен и не Скрябин (называю тех, кто оказал на него наиболее заметное влияние), но кто знает, каких он мог бы достичь вершин, если бы не свернул на другую дорогу, сделав лишь первые, по сути, шаги. Во всяком случае, лучшие из его относительно немногочисленных сочинений: симфоническая поэма «Море», многие пьесы для рояля и органа (для органа особенно), — свидетельствуют о вполне самобытном таланте, и можно лишь сожалеть, что незаслуженно редко исполняются на концертной эстраде. Но наиболее ярко этот талант проявился все-таки... в живописи!
Рассказывать о живописи Чюрлениса так же трудно, как и о музыке. Представьте себе мыслителя, поглощенного загадками бытия и тайнами мироздания; затем поэта, плененного красотой и совершенством природы — в большом и в малом; далее — музыканта, воспринимающего все многообразие мира в звуках, и, наконец, художника, способного эти звуки... увидеть (ведь не выдумывал же он свои видения!), смешайте всех четверых — и вот вам в общих чертах живописец Чюрленис! Ни на кого не похожий, не подпадающий ни под какие течения, не имеющий ни предшественников, ни последователей, воистину Христофор Колумб совершенно нового духовного континента! «Мне Чурлянис нравится тем, что он меня заставляет задумываться как литератора», — говорил Горький. И еще: «Ведь это же музыкальная живопись!»