Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины
Шрифт:
И опять же — никакой обиды у меня не возникло. Просто — ах! Удивление! Чего это она? Что я не так сделала?
Она, кстати, никогда не была придирчивой, вредной… А тут вдруг накатывало на нее…
К счастью, в этом вопросе Аня промахнулась: и институт я закончила, и аспирантуру, и диссертацию защитила. Не все пророчества сбываются! Бывает, везет человеку, и все происходит не как напророчили, а как он сам своей жизнью распорядится…
Потом произошло вот что. У Стеллы на работе появилась возможность вступить в кооператив. То есть — заплатив вступительный
В кооператив решено было вступать. Следующий вопрос: кто же поедет в новую квартиру? Казалось бы, просто. Тетя Стелла с дочкой, мужем дочки и внучкой. Мы же втроем — Аня, Таня и я — остаемся там, где живем.
Но такое простое и логичное решение стало для Ани настоящим ударом. Дело в том, что для Анечки самым любимым и дорогим человеком на свете была Женечка. Она растила ее до возвращения Стеллы из армии, она самозабвенно занималась ею. Женечка была ей больше чем дочь.
Дома возникали ссоры (впервые в нашей жизни) и выяснения отношений.
— Пойми, ведь она моя дочь! — убеждала Стелла.
— А я ей кто? Я мало для нее сделала? — плакала Аня.
Слишком тесно мы жили прежде, слишком большая привязанность… Она бывает слишком большой? И любви — бывает слишком много?
Увы — да.
Это беда (для всех), когда человек живет только жизнь любимого другого человека, полностью забыв о себе. Это всегда (по моим многолетним наблюдениям) приводит к крушению — вплоть до ухода из жизни.
Да еще наши нечеловеческие условия — жизнь в коммуналках, жизнь нескольких поколений под одной крышей… У людей нет возможности расправиться, наполнить жизнь собой.
Аня оказалась целиком зависимой от Женечкиной жизни. Роковым образом зависимой. Она любила Женю истово, фанатично. Пока жили бок о бок — проблем не возникало. Когда решили разъехаться, просто ради жизненного пространства, — случилась трагедия.
И все было правильно. И никто не виноват… И всем (в жилищном отношении) стало лучше. Но вот сейчас знаю точно: Аню бросать было нельзя. Надо было Женечке ее взять с собой. Но кто мог подумать, что Аня окажется несчастным брошенным ребенком, потерявшим смысл жизни?
После переезда она каждый день ездила к Женечке: помочь с дочкой, привезти сумки с продуктами. Она ездила, потому что иначе не могла. Домой возвращалась только ночевать. Злилась на нас с Танюсей…
Грустно стало в нашем доме. Пусто. Не стало праздников… Хотя — мы все праздники все равно отмечали вместе, но теперь уже в новом доме у Стеллочки и Женечки. Там шла главная жизнь.
Так в шестнадцать лет я впервые почувствовала тоску и пустоту одиночества.
Михалыч
Ох, и трудно это рассказывать… Хотя — отчего же? Тоже — история везения. Вот сейчас соберусь
Мне действительно повезло — я росла в идеальном мире покоя любви и заботы, которой окружила меня Танюся.
Моему братику Гришеньке выпал жребий расти в совершенно других условиях. Он стал истинной жертвой родительских взаимоотношений.
Папа уже учился в Ленинграде и приехал в Каменку на зимние каникулы… Так возникла новая жизнь.
Братик родился в октябре, на месяц раньше ожидаемого срока, весил кило девятьсот.
И, как в страшной сказке, набежали Ткачиха с Поварихой, с сватьей бабой Бабарихой… Стали нашептывать папе, что ребенок не его… Жаль, не было тогда экспертизы… Но в те времена достаточно было посеять семена сомнения… Это потом, когда уже ничего было не исправить, сделалось ясно, что мальчик — копия нашего с ним папы: и волосы, и глаза, и даже ногти на руках, и голос, и характер…
Между родителями возник разлад.
Разбирая старые письма (никого из участников переписки давно уже нет в живых), нашла я письма бабушки к Танюсе. Бабушка писала очень красиво, образно, безукоризненно грамотно. Письма ее вполне можно назвать по-своему выдающимися произведениями эпистолярного жанра. Меня же поразила кошмарная смесь любви и ненависти, содержавшаяся в тех посланиях, которые касались Гришенькиного рождения.
Маму мою бабушка в письмах называла «волк». (Замечу попутно, что мне, ребенку, никто и никогда не сказали ни одного плохого слова о маме — вот настоящая любовь к ребенку и выдержка, однако в личной переписке мнения высказывались прямо и нелицеприятно. Да что там! Просто жуть брала!)
Итак: волк! Даже не волчица — волк! Я, чуткая к словам, впечатлилась сильнейшим образом. Надо сказать, слово бабушка подобрала меткое: мать обладала огромной силой гнева и раздражения, которая мне с младенческих лет помнилась отчетливо и детально.
В письме, касавшемся появления на свет Гришеньки, бабушка сообщала: «Волк уверяет, что мальчик недоношенный, а у него — ноготки на пальчиках и волосики есть. Разве у недоношенных бывают ноготки и волосики? Вообще мальчик очень красивый, миленький. Часто плачет, хочет есть. Волк кормит его грудью. Молока много. Сосет он очень хорошо. Разве недоношенные могут хорошо сосать?»
Как ярко тут отражена любовь к младенцу, нежность и восхищение им! И как страшна ненависть к «волку»!
…Как показало время, недоношенные МОГЛИ рождаться с ноготками, МОГЛИ иметь волосики и здоровый детский аппетит. «Волк» никого не обманул. Гришенька, видевший папу только в раннем младенчестве, унаследовал от него не только внешние черты, но и жесты, повадки…
Как бы там ни было, какие бы эмоции ни высказывались в письмах, а бабушка и дедушка Гришу полюбили безмерно. Он до шести лет рос с ними. Мать уехала устраивать свою жизнь в другой город. А когда ему исполнилось шесть, приехала и забрала у стариков мальчика. Как они ни уговаривали оставить, не согласилась. Она к тому времени вышла замуж и собиралась строить новую жизнь с новым спутником.
Гришу она отдала в интернат. Уже взрослым он сказал, что, попав в это учебное заведение, пережил прижизненный ад. И в подробности вдаваться не захотел. Мне больно об этом думать, не то что писать…