Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
– К черту эти жребии! Надо опять переходить на графики! – закричала плачущая Мнемозина.
– А я тебе что говорила?! – злорадно ухмыльнулась Вера.
– Девочки, но все же было по-честному! – запротестовала Капа.
– Иди ты со своей честностью, знаешь, куда?! – возмутилась Мнемозина, потрясая в воздухе кулаками.
Еще бы немного, и они вместе с Верой набросились на Капу, но я успел встать между ними, и таким образом предотвратил побоище беременных жен.
– Просто мне повезло, девочки, – уже плакала и сморкалась за моей спиной
– А может лучше сразу втроем ложиться с Осей? – призадумалась Мнемозина.
– Да уж, графики-то, куда уж лучше, – забеспокоилась Вера, и между ними снова разгорелся жаркий спор.
От тупости, которая ощущалась моим разумом при их скандалах, я невольно лишался всякой воли, и как ребенок разглядывал с интересом самые разные предметы.
Больше всего меня занимала люстра, изображавшая собой трех змей, чьи головы и жала из них объединял один светящийся шар, словно этот шар был их общим ядом, объединившим их помыслы и одинаково ослепившим их разум. Иногда вещи олицетворяют собой судьбу их хозяев.
Я, например, не раз слышал, как со смертью хозяина останавливались его часы, или вместе с ним умирала его кошка или собака.
– Что это с тобой?! – заметила мой отсутствующий взгляд Мнемозина.
– Ничего! – улыбнулся я. – Просто берегу свою душу от дурных помыслов и не слушаю вас!
– Ага, ты, значит, заварил эту кашу, а нам ее расхлебывать! – закричала Мнемозина.
Внезапно я подумал, что крик в человеке рождается из-за необузданности самой страсти, страсти безумной и коварной. Недаром же, когда человек кричит, то он не помнит сам себя, и не важно, от счастья или от злости!
– Ты уж решай, что нам делать, а то мы все сейчас передеремся! – жалобно поглядела на меня Капа.
Теперь плакала одна Вера.
Ее плач не был выражением какой-то безысходности, скорее всего он выражал собой одну детскую обиду за себя как за личность, с чьими природными свойствами никто не желал считаться.
– Может, действительно, Ося, чего-нибудь придумаешь, – перешла с крика на шепот Мнемозина.
От крика она охрипла и теперь смущенно улыбалась.
– Надо придумать, – вздохнул я и сев в кресло, закинул ногу на ногу, весьма театрально приложив руку к виску.
За окном ярко горело солнце, которое, казалось, высвечивает любые человеческие грехи.
– Давайте, его оставим подумать, – прошептала сиплым голосочком Мнемозина, и они втроем тут же исчезли как три русалки, русалки с животами, правда у одной из них он еще только намечался.
Бросить их я не мог, и это было очевидно, но так часто проваливаться, как в сон, в их тела, оборачивающиеся потом скандалами, меня не очень занимало!
Чтобы быть собой, надо поменьше сношаться, – убеждал я себя, но стоило любой из моих трех жен, как бы случайно прикоснуться ко мне рукой, ногой, да чем угодно, как я тут же терял голову!
При всей их дикости, при всем их диком ханжестве и зверском самолюбии, никакая любовь не поможет избежать ссор, драк и взаимных претензий друг
О, если бы, конечно, мы жили в патриархальной семье, и я как муж мог стукнуть кулаком по столу, и никто бы меня не ослушался, тогда еще можно было навести какой-то порядок, но все их разговоры о том, что я их хозяин, и, то, что я должен решать их судьбу, всего лишь лицемерие, обличенное в половое стремление добиться близости со мной.
Вся беда была в том, что все они втроем были в поре активного полового возраста, а поэтому любая близость со мной, даже подобие этой близости, была им необходима как воздух, и даже я сам чувствовал это.
Однако, как распределить себя между сразу тремя женщинами я не знал. Почему-то мне подумалось о гареме. У падишаха каждая жена или наложница, как правило, имела свою собственную комнату-спальню, чтобы он мог ночью посещать ту избранницу, которая ему была нужна.
У некоторых падишахов были сотни и даже тысячи жен и наложниц, и поэтому иногда уходили целые годы, чтобы он смог добраться до той или иной жены или наложницы.
Обычно днем все жены и наложницы собирались в большом помещении, который назывался сераль (впоследствии сераль стал синонимом слова гарем).
В серале жены и наложницы общались между собой, играли на лютне, танцевали и устраивали совместные трапезы, а также общались с евнухами, которые присматривали за ними.
Самым подходящим решением моей проблемы по аналогии с гаремом мне показалось ночное посещение жен падишахом.
Никто из жен или наложниц не знал, когда он к ним придет, на это была его воля, и никаких обид на этот счет с их стороны тоже не было, да они и не могли рассказывать друг другу о ночных посещениях своего хозяина, своего мужа. На такие разговоры накладывалось строгое табу.
Своими мыслями я тут же поделился со своими женами и, кажется, им пришлась по душе идея ночных посещений. Только они поставили условие, чтобы я за ночь посещал всех, не важно, на какое время и в какой очередности.
Вообще об этом условии заговорила первой Мнемозина, но Вера с Капой ее поддержали.
Все были довольны, все улыбались, и всем ужасно надоела эта бессмысленная ревность и вражда.
Один я глубоко потрясенный их взаимным решением, щелкал пальцами, причмокивал губами, глядя на них с жалкою улыбкою, и думал: «Неужели я смогу их всех троих удовлетворять за одну ночь, и что будет, если от одной из них я не смогу найти дорожку до другой?!»
Глава 20. Каждому подлецу его имя к лицу
Может, они так привыкли ко мне или окончательно сдружились между собой, но эта проблема уже перестала для меня существовать, я посещал их, когда хотел.
Старался по возможности соблюдать какую-то очередность, потом плюнул на все, и ходил по ночам только к Капе, потому что Мнемозине с Верой надо было скоро рожать. Жизнь, как говорится, шла своим чередом, а мое тело много раз побывавшее в употреблении лучилось безумным восторгом!