Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
– Олег Сергеевич, идите в жопу! – нахмурилась Нонна Львовна.
Олег Сергеевич еще громче рассмеялся, но больше ей уже ничего не говорил.
Возможно, что он о чем-то стал догадываться, а может даже в чем-то подозревать нас, хотя меня это уже нисколько не интересовало.
Любой человек о другом, может думать все, что угодно, главное, чтобы его мысли и идеи не воплощались в преступное деяние, как это получилось с Филиппом Филипповичем.
Ведь, наверняка, до самой последней минуты, до того момента, когда он увидел меня, свою дочь – Капу, и Мнемозину с Верой на сеновале,
И чтоб не было Капы, Мнемозины и маленькой Нонночки, и большой, в общем, всего, что связалось со мной и произошло от меня, за исключением одной своей дочери, по малолетству спутавшейся со стариком!
Ну, ничего, он ее исправит, правда, беременность уже нельзя прервать, так он заставит свою деточку оставить младенца в роддоме. Не оставлять же такой позор в собственной семье?!
Мир праху твоему, Филипп Филиппович! Ты захотел меня уничтожить, но у тебя ничего не получилось, а поэтому в моем лице ты уже заполучил отъявленного негодяя и террориста. Смерть за смерть, око за око, зуб за зуб!
Все-таки у первобытных людей было очень современное заклинание! Но человек я добрый, и долго зла помнить не могу, поэтому и мысленная вспышка моей ярости быстро проходит.
Наверное, большинство человечества состоит из таких же добрых и безвольных людей как я, которым достаточно их собственной жизни, а поэтому они не вмешиваются ни в какую политику, и также нервничают, мучаются, когда у власти находится кучка безмозглых кретинов, умеющих создавать только одни проблемы!
Как будто строптивый начальник своего подчиненного, большой народ в лице этих кретинов, учит маленький народ как надо правильно жить!
А разве кто-нибудь из нас знает, как надо правильно жить?! Найдите мне такого человека, и я перед ним как перед Богом преклоню свои колена, и до конца своей жизни буду лобызать стопы его аскетических ног!
– Ну, вот и приехали! И, слава Богу! – Олег Сергеевич даже перекрестился, когда остановил свой ржавый и замызганный УАЗик на автостоянке Казанского вокзала.
– Думал не доеду, – поглядел он на меня, – коренной подшипник, бл*дь, масло гонит, как хороший колхозный самогон!
– А ты гонишь?! – спросил я.
– А то, – ухмыльнулся он, и стал помогать Мнемозине выпрыгивать с ребенком из УАЗа.
– Слушай, – остановил он меня, когда мы уже схватились за вещи, – а как же ваша тепловая пушка?! Она же у меня осталась!
– Пусть остается, – улыбнулся я.
– Худа моя Ирка, а завалюсь на нее, вот уж будет парилка! А уж с печечкой, ох, какая будет свечечка, – обрадовано рассмеялся Олег Сергеевич.
– Ну, спасибочки, вам, самое-самое! – от переизбытка чувств он даже прослезился, а еще у него было такое наивное, и такое детское лицо, что его тут же хотелось защекотать, чтобы дольше слышать его заливистый смех.
Дождавшись отъезда Олега Сергеевича, мы тут же поймали такси, и поехали на мою старую квартиру, где я жил до брака с Мнемозиной.
Нонна Львовна всю дорогу обиженно
Как я заметил, старые люди часто обижаются как дети.
Я и сам за собою замечал такое свойство, но упрямо с ним боролся как с признаком своей приближающейся старости.
Ведь обижаться можно всегда и на всех, и по любому поводу, было бы только желание!
– Нонна Львовна, вы обижаетесь?! – спросил я.
– Нисколько! – поджала губы Нонна Львовна.
– Это ваша теща?! – шепотом спросил меня молодой таксист.
Я молча кивнул головой, встретив его сочувственный взгляд. Мнемозина с Верой тихо смеялись, играя с малышкой.
Глава 24. Все во власти вечного огня
Вернувшись в свою квартиру как будто из необычайного отпуска, я вдруг почувствовал, что еще совсем недавно был другим человеком.
Кажется, и мои женщины это тоже почувствовали, ибо это жилище еще хранило в себе следы моего прошлого одиночества, моего, пусть и небольшого, но алкоголизма, и моих случайных бессмысленных связей.
Висевшая в спальне над постелью гравюра старинного японского художника, изображавшая совокупление женщины с быком, вообще демонстрировала собой черт знает что, то ли сексуальную агрессию, то ли ненормальный интерес к зоофилии.
В туалете над унитазом висела увеличенная фотография обнаженной Мадонны, на котором красовалась надпись, выполненная рукой Борьки Финкельсона: «Отсосешь мой клитр – налью пива литр! А не отсосешь – скоро трезвеньким помрешь!»
– Боже мой! У меня такое ощущение, что я побывала в борделе! – громко охарактеризовала свое состояние Нонна Львовна, вышедшая из туалета.
– Эх, Нонна Львовна, – вздохнул я, глядя на шепчущихся между собой Веру с Мнемозиной, – этот дом хранит и следы моего детства, и моей юности, и более грешного зрелого возраста!
– Однако, Мадонна довольно-таки современная девица, – засмеялась Мнемозина, которая уже бывала здесь и все это видела.
– Надо как-то отметить наше существование! – смущенно предложил я, и все согласились, поэтому я побежал в магазин, а женщины остались наводить порядок в квартире.
В супермаркете, загрузив тележку несколькими бутылками сухого «Бургундского», бутылкой «Пшеничной» и всякой закуской, я нос к носу столкнулся с Филиппом Филипповичем, который катил впереди себя тележку с приблизительно таким же содержанием.
– Это вы?! – широко раскрыл свой рот Филипп Филиппович.
– То, что я жив, Филипп Филиппович, еще не доказывает, что я жил! – улыбнулся я.
– Вы еще шутите?! – широко раскрыл свой рот Филипп Филиппович.
На нем была та же самая енотовая шуба, в которой он был у нас в деревне.
– Откуда-то паленым пахнет, – принюхался я, приблизив свой нос к его шубе.
– Идиот! – шепнул Филипп Филиппович, отскакивая от меня назад, и с беспокойством поглядывая на выход.
Я тоже посмотрел туда и увидел его двух торопливо идущих к нам подручных в тех же самых черных плащах. Я хотел, было убежать, на затем подумал, что в супермаркете, где много людей, вряд ли они смогут что-то сделать.