Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
– А может, это вас Бог наказал?! – в голосе Любы было столько неоправданной злости, что я встал из-за стола.
– Да не обращай на нее внимания! – кинулся ко мне Борис.
– Нет, пожалуй, я все-таки пойду! – я решительно одел свою шубу и стоял уже возле дверей.
– Неудобно как-то получилось, – смущенно высморкался в рукав своего свитера Борис, (когда он смущался, он обязательно сморкался).
– Ерунда, – вздохнул я и пожал ему на прощание руку.
Уже вечерело, поэтому, пользуясь темнотой, я ближе подошел к нашему
Я прошел в десяти шагах от нее, и, свернув за угол дома, присел за домом на лавочку в деревянной беседке, где я часто подростком мечтал.
Был я когда-то красивый невинный мальчик, и во что я превратился теперь?! В старого, преследуемого и презираемого всеми троеженца?!
Что во мне было еще?! Излишняя полнота и мешки под глазами, поседевшая еврейская шевелюра?!
И все же было во мне что-то еще, что привлекало ко мне сразу трех женщин?! Возможно, это была просто наивность и святая доброта!
Иногда я эту доброту воспринимал как синоним простоты, простоты – соблазняющей моих женщин, деликатной нежностью любящего существа!
Даже странно, моей семье грозит опасность, а я, черт знает, о чем думаю! И думаю ли вообще?!
Неожиданно мое внимание привлек огонь на первом этаже. В этой квартире жил мой сосед, Егор Федотович Скрипишин, которого я знал еще с детства, можно сказать росли мы вместе и играли в одной песочнице, но постепенно с нашим взрослением мы незаметно отдалились друг от друга и только здоровались при встрече.
А теперь я решил, что было бы неплохо, попросить Егора Федотовича пройти через его квартиру в подъезд, а там, чем черт не шутит, попасть к своим! На мой стук в окно Егор Федотович охотно откликнулся веселым матерком.
Еще как следует, не разглядев меня в темноте, он, почему-то принял меня за хулигана, но через минуту узнав мой голос, он тут же извинился и раскрыл окно, чтобы я мог влезть. Он даже не спросил: «зачем мне это нужно?!».
Когда же я попытался узнать, почему он не интересуется тем, что я хочу пройти в подъезд через его квартиру, Скрипишин лишь улыбнулся и сказал: «Да разве от вас узнаешь правду, вы же евреи народ хитрый!»
Тут же я обратил внимание на множество увеличенных фотографий Адольфа Гитлера, висящих в рамках на стене: фюрер-грудничок, фюрер-подросток, фюрер среди соратников, фюрер на военном параде!
И как я уже успел заметить, на все это Скрипишин Егор Федотович глядел с немым обожанием. Поймав его добродушный взгляд, я задумался, какой он был еще много лет тому назад… Милый застенчивый и робкий мальчик, он играл со всеми детьми, едва воспринимая окружающий его мир…
Он был добрым и слабым, беззащитным, он почти всегда имел нездоровый цвет лица, очень стеснялся своего маленького роста, своих оттопыренных ушей и очень маленьких темных прищуренных
Казалось, природа отдыхала на нем, стоило увидеть его здоровенного, высокого отца, который всю жизнь проработал грезчиком и имел отменное здоровье, хотя и пил без всякой меры…
Сын же его, Егор Федотович вызывал у всех только жалость, и с детских лет привык пользоваться чужой добротой и был совершенно ни к чему не способен, и не приучен, и при этом всегда на кого-то злился, в детстве на товарищей, которые его обижали, в зрелом возрасте на директора завода, на котором он стал работать сторожем…
Однако почему он вдруг стал нацистом?!
Он, внук героя Отечественной Войны, который сражаясь с фашистами, погиб смертью храбрых, вызвало у меня глубокое удивление…
Даже не задумываясь о том, что я могу испортить с ним отношения, я напомнил Егору Федотовичу и о его погибшем на войне дедушке, и о двадцати миллионах погибших с нашей стороны во Второй Мировой войне, развязанной Гитлером, и о чувстве интернационализма, которое нам прививали со школы.
Егор Федотович тут же сконфузился и долго морщил свой лоб, будто страшно мучился, разыскивая для меня в своем сознании нужный ответ.
– Это просто недоразумение, – неожиданно выкрикнул он, – просто евреи нарочно натравили на нас Гитлера, чтобы он проиграл войну!
– Да, это просто чушь свинячья! – возмутился я.
– Конечно, – улыбнулся Скрипишин, – ты же еврей, вот ты и защищаешь своих!
Внезапно мне очень захотелось дать ему в морду, но повнимательнее приглядевшись к нему, я раздумал.
Маленький иппохондрик, Скрипишин, кажется, вмещал в себя все неудачи существующего мира.
Может, поэтому я вглядывался в него с таким жадным любопытством, что увидел в нем собственное, но искривленное кривым зеркалом отражение?!
И все же заметив мой хмурый взгляд, Скрипишин сменил тему, будто вспомнив о нашем добром детстве, и заговорил о своем здоровье, и о своей приближающейся кончине. По-видимому, разговоры о собственной смерти заменяли Егору Федотовичу адреналин.
– А ведь зароют как собаку, – вздохнул он, ища в моих глазах сочувствия.
Я промолчал. Мне надо было выйти из его квартиры в подъезд, но он мне преградил собою дверь, ища во мне какого-то сочувствия, и может, какой-то моральной поддержки.
И у кого, у еврея, чей народ он так ненавидит! Просто удивительный человек!
– Егор Федотович, мне надо пройти, – напомнил я ему цель своего визита.
– Да, да, – грустно поглядел он на меня, – а вот скажем, если помру, ты ко мне на могилку придешь?!
Я из вежливости кивнул головой, чтобы не огорчать расчувствовавшегося соседа.
– А деньги на похороны дашь?! – не унимался Егор Федотович.
– Ну, дам! Дам! – я уже зло прищурился на него.
– Только со своими бабами не приходите, не оскверняйте моего праха! – неожиданно всхлипнул Егор Федотович.