Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
– Ну, что ж, мой друг, может, выйдем и поговорим?! – самодовольно ухмыльнулся Филипп Филиппович.
– Да уж как-нибудь в другой раз!
– А другого раза может и не быть! – еще нахальнее улыбнулся Филипп Филиппович.
И тут меня вдруг охватила такая злость, что я, не помня себя от ярости, схватил литровую бутылку «Пшеничной» и разбил ее об голову Филиппа Филипповича.
Мой удар смягчила меховая шапка, но Филипп Филиппович все равно рухнул как подкошенный на кафельный пол.
Его подручные кинулись наносить
Люди испуганно сторонились меня, а продавщица за кассой куда-то уже звонила по телефону. Молодой охранник супермаркета попытался было меня остановить, но я ему сунул в руку несколько сотен евро и был таков.
Присев на лавочку возле набережной Москвы-реки я закурил. Все мое тело била нервная лихорадка.
Еще я почувствовал, что у меня под золотой коронкой шатается передний зуб и кровоточит десна.
Я поглядел на проезжающие машины и с грустью подумал, что это мимо меня проезжает – убывает моя собственная жизнь.
Вот я живу, страдаю из-за чего-то, мучаюсь, но что бы я, не сделал, о чем бы я, не подумал, все уйдет, растает без следа!
И очень странно, что люди боятся это чувствовать, как будто созданный их мыслями рай, этот крошечный перпетум-мобиле – достичь успеха, и любой ценой, и есть то, ради чего они жили! А с другой стороны, человек остро почувствовавший свою смертность, готов пойти на любой отчаянный поступок, чтобы противопоставить себя всей Вселенной.
Помню как-то раз со мной пошла в гостиницу и совокупилась одна замужняя и безусловно порядочная женщина. И был я тогда еще студентом, и было для меня это просто любовным приключением, хотя наше соитие действительно было особенным и страстным.
Потом она плакала, точь-в-точь, как Капа, сожалея о случившемся. Я не раз замечал, что жизнь повторяется, подбрасывая одни и те же сюжеты, но с разными лицами, а поэтому и непохожими последствиями.
Так вот, когда она перестала плакать, а я потом опять овладел ей, и, воспользовавшись тем, что она совсем недавно вышла замуж, оплодотворил ее, то есть не стал предохраняться, и когда она еще больше заревела (потом та же самая история с Капой), и спросила, почему я это сделал, я ответил ей тогда по юношески самовлюбленно и гордо: «Чтобы противопоставить себя всей Вселенной!»
Тогда под Вселенной мной понимались все нравственные законы и установки человечества, требующие от всех какого-то порядка, но именно повсюду и повсеместно его отсутствие лишний раз подтверждало мою мысль о таинственной страсти человечества к саморазрушению.
Тогда еще не было таких терактов, и такой глобальной коррупции и мафии, и все равно я ощущал, что все идет к хаосу, а поэтому заполняя своими сперматозоидами яичники этой порядочной замужней женщины, я, в какой-то мере, стремился обессмертить свой жестокий образ,
Мне нравилось вскрывать человеческие тела как некие подобия (их) личностей, как будто срывая с них какую-то тайную завесу, хотя на самом деле это была всего лишь мысленная игра, за которой было легче скрыть страх своей собственной Смерти.
Человек, возможно, поэтому все время во что-то играет!
И чаще всего в противоречия с другими!
И в этом употреблении себя, как во зло, так и во благо, скрывается повторение духовного акта через половой, а именно заполнить собой все пространство, все щели!
– Простите! – услышал я сзади себя чей-то голос, и, оглянувшись, увидел того самого молодого охранника из супермаркета, который отпустил меня за несколько сотен евро.
– Этого явно недостаточно! – осмелев, он заговорил громче и решительней, показывая мне смятую пачку моих денег.
– Разве я вам мало дал?! – вздохнул я, подумав о том, как же эта жизнь задолбала меня.
– По-моему, торг неуместен! – заговорил он, как Остап Бендер.
– Я вам отдал все, что у меня было, – я взглянул на него ненавидящими глазами, уже чувствуя, как гнев разливается по всему моему телу.
– А я вам не верю, – усмехнулся он, и сев рядом со мной, закурил.
Мы молчали, и чем больше молчали, тем сильнее возрастало напряжение между нами.
– Не будьте ослом, – наконец заговорил он, кидая под ноги сигарету, – давай, договоримся о конкретной сумме!
– И сколько вам надо денег?! – я устало вздохнул, его лицо в сумерках уже расплывалось, делаясь похожим на белое пятно.
– А сколько бы вы могли еще дать?! – загорелись его глаза.
Как же они загорелись, я увидел это даже в темноте.
– А х*р его знает! – вздохнул я, и снова закурил.
Теперь мой родной город казался мне жутким и бессмысленным чудовищем.
Казалось, что из каждого дома, из каждого подъезда на тебя смотрит мерзкая харя и пытается сорвать с тебя последнюю одежку, а хуже всего, твое последнее светлое чувство, добытое с таким трудом и на закате собственных лет.
– Ну, хотя бы десять тысяч евро, – юноша, стриженный под бобрик, и одетый в камуфляжную форму, с рожей медведя на рукаве, облизнул свои пухлые губы, и устремил на меня свой кровожадный взгляд.
– А иди ты на х*й! – сказал я, и быстро вскочив со скамьи, побежал к своему дому.
Дом был совсем недалеко, но юноша оказался резвее меня, и, попав мне в спину ногой, обутой в военные скороходы на толстой подошве, повалил меня в снег, и стал наносить удары ногами по всему моему телу, я закрыл свое лицо руками, чтобы уберечь голову, и потерял сознание.
Очнулся я от того, что кто-то гладил меня ладонью по щеке, и на щеку что-то капало сверху. Я раскрыл глаза и увидел Капу. Это плакала она.