«Много писать мне мешали бои…»: фронтовые записи 1941-1945 годов

Николаев О. Р.

И спокойно он к дочке идет.

«Милой папочка, что же такое?

Руки целы и ноги целы,

Орден Ленина гордо сияет,

Расположен на левой груди».

«Обожди, все, дочурка, узнаешь.

Эта мама – совсем нам чужая,

Так не будем о ней вспоминать».

Этот случай совсем был недавно,

В Ленинграде вот в эту войну.

Лейтенант с Украинского фронта

Разводился с женой молодой54.

В романсовой версии история мнимого калеки практически во всех вариантах предстает без мотива измены; новый избранник не фигурирует даже в ответном письме жены, и «жестокий эксперимент» испытания любви представлен в чистом виде. В соответствии с жанровыми особенностями жестокого романса история подается как реальный случай, правда, по-разному локализованный в вариантах и обладающий разной

атрибутикой55: «Этот случай совсем был недавно» – самый распространенный зачин, по которому, собственно, и узнается песня. Ср. с «Это было совсем недалеко» (№ 7). Временные и пространственные характеристики могут быть разными: «В Сталинграде той прошлой зимой» (№ 4); «В Ленинграде, вот этой войной» (№ 5) и т. п. Герой песни по-разному идентифицируется, но почти всегда он является офицером: «Лейтенант Украинского фронта» (№ 7); «капитан» (№ 4) и письмо жене чаще всего пишет «после жаркого боя» (№ 4, 5). В отличие от переделок «Огонька», где увечья парня обычно изображаются (с вариациями) как «Оторвало мне ноженьку / Обожгло мне лицо» (блокнот Короля); офицер в рассматриваемом романсе описывает себя как полного калеку, мало того, и называет себя именно так: «Дорогая жена, я – калека: / Нету правой руки, не ту ног» (№ 4); «Дорогая жена, я калека, / Нету рук, нету ног у меня» (№ 6) и т. д. В переделках «Огонька» ответ девушки всегда содержит формулу «любви больше нет» и мотив встречи с «другим»: «И подруга ответила / Что любви больше нет / Я с другим повстречалася / вот тебе мой ответ» (блокнот Чурбанова) – даже сюжет не подразумевает изображения этого «другого». Романс моделирует жизненную коллизию в чистом виде: можно ли любить калеку? В некоторых вариантах жена может говорить о письме мужа, которое стало причиной ее «вольного» поведения: «Милый муж, я письмо получила, / Но не знаю, чего отвечать. / Оно сильно меня огорчило, / И от горя я стала гулять» (№ 4). Мотива «гулянья» с горя может и не быть, зато всегда в вариантах сформулирована главная причина огорчений жены:

Мне еще двадцать пятый годочек,

Я умею гулять, танцевать,

Ну а ты же приедешь калекой,

Только будешь в постели лежать (№ 4).

Как правило, здесь появляется топика «веселой» молодой жизни. Интересно, что варианты дают большое разнообразие формулировок, отсылающих вообще к фольклорному тезаурусу описаний «жизненного веселья»: «Ты не сможешь со мной танцевать»56; «Я умею гулять, танцевать» (№ 4); «Мне бы только гулять, танцевать» (№ 5); «В силах я танцевать и играть» (№ 6); «И мне нужно гулять танцевать» (№ 7). В отличие от переделок «Огонька», где увечье – причина того, что девушка разлюбила (неважно, в письме или наяву) «паренька» (хотя ее «неверное» поведение может этому и предшествовать), в романсе сталкиваются две концепции любви: любовь – «веселье» и любовь – «забота». Второй тип любви воплощен в «каракулях» «любимой дочурки». Кульминацией сюжета, собственно, и является тот момент, когда офицер читает сентиментально-трогательные обещания дочери:

Я в коляске катать тебя буду,

Для тебя я цветов буду рвать.

В жаркий день, когда папа вспотеет,

Буду нежно платком вытирать (№ 7).

В конце концов, «случай» разрешается не гордым отказом-посрамлением девушки, отказавшейся любить калеку, а торжеством любви, но другой, настоящей и целомудренной, любви дочери к отцу. Жена вообще не участвует в мизансцене, где ее муж появляется в родном городе целым и невредимым героем: «Орден Красного Знамя сияет, / Расположен на левой груди» (№ 4).

Экскурс 4: «Как он через любовь погиб…»: судьба шофера Коли Снегирева в отражении фронтовой культуры. Песня про шофера Колю Снегирева, входящая в бытовой фольклорный репертуар до сих пор, восходит, по мнению B.C. Бахтина, к тексту сибирского поэта и прозаика П.М. Михеева, написанному им в 1930-е гг.57 Не знаем, насколько широко эта песня бытовала до войны, но в военное время она, очевидно, была достаточно популярна. В наших материалах ее вариант, дополненный сибирским колоритом («бураны алтайские», «по Шуйскому тракту», «у монгольской границы», «с далекой поездки из Бийска» и т. д.) переписан в блокноте Д.Д. Белова. Л.H. Пушкарев приводит в своей книги вариант песни о Коле Снегиреве, который исполнял запевала их роты

Александр Козяр-ский. Этот вариант является своеобразной переделкой первоначальной песни о Коле Снегиреве в применении к военному времени. «Бураны алтайские» здесь заменяются «ветрами балтийскими»; характеристика шоферской жизни характеристикой «солдатской»: «там шеферская жизнь не легка» – «Где солдатская жизнь нелегка» (текст Козярского). Примет фронтовой жизни в тексте вполне достаточно: «В этом крае, разбитом войною»; «От советской границы к Берлину»; «С фронта ехал водитель домой» и т. д. Хоронят Кольку Снегирева «В том холодном немецком овраге», а Лелькин «студебеккер» «не ездит теперь, как бывало, над Вислой рекой» [курсив наш – A.M., О.Н .]. Актуальное для 1930-х гг. состязание отечественного АМО с импортным «фордом» сменяется на противостояние отечественного ЗИСа и американского «студебеккера». Очевидно, вариантов как самой песни о Коле Снегиреве, так и ее фронтовых переделок было немало, что поддерживалось и реалиями военной жизни: во время войны на машинах работало гораздо больше женщин, чем в 1930-е гг.

Текст из блокнота Белова Песня про шофера

Расскажу я про край, где

бушует, где машину заносят снега

где бураны алтайские дуют

там шеферская жизнь не легка

Есть по шуйскому тракту

дорога много ездят по ней

шоферов, но был самый

отчаеный шофер звали

Коля его Снигирев

Он машину трехтонную

Амо, – как невесту свою полюбил

Шуйский тракт у монгольской

границы, он на Амо своей изучил.

Там на Форде работала

Рая, и частенько над

шуйской рекой

Форд зеленый и грузная Амо

Друг за другом неслись

стрелой.

Полюбил как-то Колечка Раю

Полюбил где-бы она не была

Форд зеленый и грузная Амо

Друг за другом неслись как

Стрела

И призналась раз Раечка

Коле. Знаешь что думаю я

Если Амо Форда перегонит

То Раечка будет твоя.

Раз с далекой поездки из Бийска

Возвращался Коля наш домой

Вдруг здесь форд и веселая Рая

Мимо Коли промчалась стрелой

Коля вспомнил условия Раи

Коля вспомнил про из уговор

И тот час же рванулась

Машина, и завел свою

песню мотор.

Поворот, поровнялась машина

Коля, раи лицо увидал,

Улыбнулся и крикнул ей «Рая»

И мне позабыл <про – подпис .> штурвал.

Шла дорога, уклон над обрывом

под обрывом шумела река

и железной щукою Амо

Вниз кабины мелькнул и

пропал.

И на память лихому шоферу

Он и страха нигде не видал

на могилу положены фары,

и от Амо разбитый штурвал.

И теперь уже Форд

как бывало, не летит по

дороге стрелой. А идет он

как будьто усталый

и штурвал уже держит

рукой.

Текст Козярского из книги Л.Н. Пушкарева 58

Расскажу про тот край, где бушует,

Где машины заносит пурга.

Где балтийские ветры кочуют,

Где солдатская жизнь нелегка.

В этом крае, разбитом войною,

Много ездило там шоферов,

Но был самый отчаянный шофер,

Звали Колька его Снегирев.

Он машину – трехтонного ЗИСа

Словно брата родного любил,

От советской границы к Берлину

Все дороги на ней изучил..

А на Студе работала Лелька,

Часто-часто вечерней порой

Студ могучий с улыбкою Лельки

Мимо Кольки промчится стрелой.

Как-то раз Колька Лельке признался,

Но коварная Лелька была,

Посмотрела с улыбкой на Кольку

И по Студу рукой провела.

«Милый Коля, ты парень, что надо,

Но признаться тебе я должна:

Когда ЗИС Студебеккер догонит,

Тогда Лелечка будет твоя!»

Как-то раз уж вечерней порою

С фронта ехал водитель домой.

Студ зеленый с улыбкою Лельки

Мимо Кольки промчался стрелой.

Колька вздрогнул и сердце забилось,

Быстро вспомнил он свой договор,

В ту минуту рванулась машина,

И запел свою песню мотор.

Поворот – и машины сравнялись,

Колька Лельку в лицо увидал,