Много снов назад
Шрифт:
Он ошивался в Вашингтоне. Развод с Никки должен был добить его окончательно. Он согласился оставить ей квартиру со всей мебелью и утварью, за которые заплатил из собственного кармана, как только они начали жить вместе. Она же хотела, чтобы он и машину ей оставил. Дуглас пытался договориться с ней, не доводя дело до суда, чего и сама женщина опасалась, но в то же время не хотела сдаваться.
Мужчина читал утреннюю газету за чашкой кофе, когда ему позвонили. Он даже не сразу узнал голос бывшего профессора, который читал историю права и всегда выделял его среди других. Гудвин начал с новости о том, что профессор, читающий правовую этику, умер от сердечного приступа, что совсем не удивило Дугласа,
Дуглас и не думал об этом перспективе, но всё же согласился. По дороге в Филадельфию, где не был почти десять лет, всё время называл себя в уме не иначе, как «профессор Рейвенгард» до тех пор, пока это не стало привычным. После этого он снова стал обычным Дугласом.
Беседа с президентом Гумбертом началась с напряженности. Не нужно было быть достаточно догадливым, чтобы понимать, что причиной этому был скандал, связанный с увольнением Дугласа. Он не умел злоупотреблять вежливостью, бравшей своё начало с лицемерия. Напротив, вел себя достаточно сдержанно до тех пор, пока нить разговора не привела их к общим интересам. Гумберт с большим интересом слушал его самые невинные оповеди, восхищаясь успехом выпускника.
Дуглас, как Гудвин того и ожидал, смог произвести на президента впечатление. Декан ни минуты не сомневался в бывшем любимчике, успех которого так быстро превратился в потерю. Пусть подробности его скоропостижного и нашумевшего увольнения были всем неизвестны, Гудвину было плевать, что Дуглас мог натворить, пусть хоть человека убил, но он ни секунды не сомневался в его профессиональности. Гумберт же относился к этому делу иначе, но даже он, скрепя зубами, не мог отрицать того, насколько хорошим юристом был Дуглас. Годы практики позволяли ему учить других, как следовало действовать, что мог позволить себе не каждый профессор, занимавшей здесь не знать какую степень. Не малую роль сыграло и то, что подходящую кандидатуру на эту должность они не могли найти уже около месяца, из-за чего нарушался учебный план.
— Зайдешь в отдел кадров, оставишь там необходимые для трудоустройства данные, — вторил Гудвин, когда Дуглас перечитывал условия контракта, обязывающее его занимать должность профессора на следующие пять лет. Это было слишком много, но выбор уволиться всё ещё оставался за ним, что было бы для него так кстати, когда все забудут о шумихе из-за недоразумения, участником которого он невольно стал. — Это рабочие планы и твоё расписание. Успеешь подготовиться за неделю? — мужчина выложил перед Дугласом толстую папку, появившуюся, будто из ниоткуда.
— Постараюсь, — он нахмурился в ответ, воображая объем работы, который ему необходимо будет выполнить за столь короткий срок. Что же, ему не привыкать. Дуглас знал, на что шел. Он вернулся к истокам. Начинал всё сначала. Казалось, это будет не так тяжело, как выиграть первое дело в суде или заключить первый миллионный контракт, но всё же это была работа, которую он никогда не намеревался делать, а потому мужчина готовился к трудностям, прежде всего, в привыкании к новому статусу. — Мне позволяется помощник?
— Можешь выбрать себе в ассистенты кого-то из выпускников. Желательно не обольщать их за это балами, — он подмигнул Дугласу, который когда-то был его ассистентом. Он заменял Гудвина всякий раз, когда тот уезжал на очередной дурацкий симпозиум или конференцию, реже — когда у него было неотложные семейные проблемы.
— Спасибо, — Дуглас поднялся с места и протянул декану
— Ох, ты припозднился лет на пять, — Гудвин снова громко расхохотался, пожимая ладонь мужчины в ответ. Улыбку с его лица стер очередной звонок. На экране высветилось неизвестное имя некой или некого Брэдшоу, появившееся и перед тем, как он последний раз выходил из кабинета. — Дети, — Гудвин виновато пожал плечами, прежде чем прижал телефон к уху. — Увидимся через неделю, — прошептал он, прежде чем отвернулся к окну и стал говорить с другим собеседником.
Справившись в отделе кадров, Дуглас вышел на улицу и почувствовал облегчение, пришедшее на смену тревоге последних дней. Он был морально подавлен рядом происшествий, что обрушивались на него, одолевая в неравной схватке. И раньше жизнь давала поводы для сражения, но всё это были мелочи, когда проснувшись однажды Дуглас не почувствовал, будто находился на самом краю пропасти, упасть в которую было неизбежным шагом. Он не мог отступить. Оставалось либо стоять на месте, либо падать.
Увольнение, развод, безработица — было этого много или мало, чтобы выбить его из колеи? Дуглас не плакался на чужих плечах, не проводил вечера в объятиях незнакомых женщин, не истязал себя алкоголем, и даже ни разу не посетил психотерапевта, как посоветовал ему отец. Мужчина закрыл внутри себя беспомощность, бившуюся в груди, как птица в клетке, отчаянность которой сводила всё больше с ума. Каждый новый день, влекший за собой неудачу, бил его обухом по голове, выводя в нок-аут. У Дугласа опускались руки, голова готова была лечь перед топором безжалостного палача, ведь, казалось, что лучше уже не будет. И всё же каждое новое утро мужчина заставлял себя думать о том, что хуже уже быть не может, а то, что есть сейчас, не будет вечным.
Ему повезло родиться терпеливым. И обстоятельства раз за разом бросали вызов этому его качеству в попытке сломить, но Дуглас был не из числа податливых. Численные отказы в устройстве на работу, сорванные переговоры с Николь сводили мужчину с ума, но он продолжал отправлять резюме, договариваться с женой о новых встречах, но только не позволять нарушенному равновесию выбить его окончательно из колеи, в которую у него даже не было шанса снова вклиниться. Была внутри него червоточина, взывавшая к страху застрять в трясине сломанной жизни навечно, которая всё больше задевала мужчину за живое.
И вот спустя полгода бесцельных скитаний, Дуглас возвращался к жизни. Её порядок был нарушен, но ему было позволено создать новый, что он и намеревался сделать.
Он прогулялся по территории кампуса, вспоминая наново годы студенчества, что теперь выдавались таким беззаботным временем. Октябрьский ветер обдавал лицо предвечерней прохладой, но Дуглас легко дышал. Шагал неторопливо, привыкая к местным окрестностям, которые когда-то были привычными, а затем будто вовсе стерлись с памяти воспоминаниями о чем-то, что казалось более важным.
Дуглас поймал себя на мысли, что совершенно забыл, как под большим кленом, окрасившим теперь листья в золото, любил сидеть просто так и читать. Влюбившаяся в него ещё на первом курсе Мэдисон Каннингтон бывало подстерегала его рядом, чтобы угостить яблоком или апельсином и надоедать своим присутствием. Она призналась ему в любви в пьяном сообщении, о котором оба позже забыли.
Он ведь встречался ещё и с Эллисон Батлер в то время. Она любила полуночные пикники. Прямо под балконом напротив кабинета президента университета. Они ещё и на этой же лужайке занимались любовью однажды, пока их не заметил охранник, от которого они стремглав бежали. Занятная была ночка. Дуглас усмехнулся лишь от короткого воспоминания.