Многочисленные Катерины

Грин Джон

[двенадцать]

В следующий четверг Колин проснулся под кукареканье петухов, сливавшееся с бормотанием молившегося Гассана. Он скатился с кровати, надел футболку, пописал и прошел в комнату Гассана через ванную. Гассан уже вернулся в кровать и лежал, закрыв глаза.

– Может, будешь молиться потише? – спросил Колин. – Богу же все равно, хоть шепотом молись, правда?

– Я возьму больничный, – сказал Гассан, не открывая глаз. – По-моему, у меня гайморит, и мне нужен выходной. Ох… Работа – это, конечно, круто, но должен же я посмотреть «Судью Джуди».

Ты хоть понимаешь, что я уже дней двенадцать не видел судью Джуди? Представь, что было бы, если бы тебя разлучили с любовью всей жизни на целых двенадцать дней!

Колин молча уставился на Гассана. Гассан моргнул:

– А, ну да. Извини.

– Ты не можешь отпроситься по болезни. Твоя начальница работает здесь. Дома. Она поймет, что ты не болеешь.

– По четвергам она на фабрике, дубина. Будь внимательнее! Сегодня отличный день, чтобы взять больничный. Мне нужно перезарядить батарейки.

– Ты весь год батарейки перезаряжаешь! Бездельничаешь уже двенадцатый месяц!

Гассан ухмыльнулся:

– Тебе разве не пора на работу?

– Слушай, позвони маме, скажи, чтобы заплатила за университет. Крайний срок – через четыре недели. Я смотрел в Интернете.

Гассан даже глаз не открыл:

– Я тут слово вспоминаю. На языке вертится. Чу… Па… Па. А, вот. Чупакабра, чувак. Чупа. Кабра.

Когда Колин спустился вниз, он увидел, что Холлис уже встала– а может, и вовсе не ложилась – и успела нарядиться в розовый брючный костюм.

– Прекрасный сегодня денек, – сказала она. – Но какое же счастье, что четверг бывает только раз в неделю.

Колин сел за стол рядом с ней и спросил:

– А чем вы занимаетесь по четвергам?

– Ой… Утром я иду на фабрику, проверить, как идут дела. А в полдень еду на наш склад в Мемфисе.

– А почему склад в Мемфисе, а не в Гатшоте? – спросил Колин.

– Боже, сколько вопросов! – засмеялась Холлис. – Слушай. Всех рабочих с фабрики вы уже опросили. Поэтому теперь настала очередь других гатшотцев: тех, кто на пенсии, к примеру. Задавать будете те же четыре вопроса, но оставаться придется подольше, просто из вежливости.

Колин кивнул. Выдержав паузу, он сказал:

– Гассан болеет. У него гайморит.

– Бедняжка. Ладно. Ты поедешь с Линдси. Ехать дальше обычного. Навестите старичье.

– Старичье?

– Так их Линдси называет. Это старики из дома престарелых в Брэдфорде, многие из них живут на пенсию от «Гатшот Текстайлс». Линдси их часто навещала… до того, как она начала, – Холлис вздохнула, – встречаться с этим… – снова вздох, – мальчишкой.

Потом Холлис выгнула шею и крикнула, повернувшись к коридору:

– ЛИНДССССИ! ВЫЛЕЗАЙ ИЗ ПОСТЕЛИ, ЛЕНИВАЯ ЗАСРАНКА!

И хотя голосу Холлис нужно было преодолеть целый коридор и две закрытые двери, чтобы добраться до Линдси, всего секунду спустя Линдси прокричала в ответ:

– ПОЛОЖИ ЧЕТВЕРТАК В МАТЮГАЛЬНИК, ХОЛЛИС. Я ПОШЛА В ДУШ.

Холлис встала, положила четвертак в банку на каминной полке, подошла к Колину, потрепала его кудрявую шевелюру и сказала:

– Слушайте, я буду поздно. Дорога из Мемфиса долгая. Телефон не выключаю. Все будет хорошо.

Когда Линдси пришла в гостиную в шортах хаки и черной обтягивающей

футболке с надписью «Гатшот!», Гассан уже сидел на диване и смотрел повторный выпуск шоу «В воскресенье вечером в прямом эфире».

– Кто сегодня наши жертвы? – спросила Линдси.

– Старичье.

– О, клево. Я у них частая гостья. Слезай с дивана, Гасс.

– Прости, Линдс. Я на больничном.

Я никогда не называл ее Линдс, подумал Колин.

По телевизору кто-то пошутил, и Гассан засмеялся. Линдси сдула с лица волосы, схватила Колина за руку и пошла с ним к Катафалку.

– Поверить не могу, что он отпросился, – сказал Колин, заводя машину. – Я устал, потому что полночи читал гребаную книгу об изобретении гребаного телевидения [57] , а он берет гребаный больничный!

57

Телевидение изобрел школьник. В 1920 году мальчишка с запоминающимся именем Фило Т. Фарнсуорт придумал катодно-лучевую вакуумную трубку, использовавшуюся почти во всех телевизорах ХХ века. Ему было четырнадцать. Первый работающий экземпляр он собрал, когда ему был всего двадцать один год. А вскоре после этого он начал долгую и успешную карьеру хронического алкоголика.

– Слушай, чего вы с Гассаном постоянно говорите «гребаный»?

Колин надул щеки и медленно выдохнул.

– Читала «Нагие и мертвые» Нормана Мейлера?

– Впервые слышу. А кто это?

– Американский писатель. Родился в 1923 году. Я читал его книжку «Нагие и мертвые», когда познакомился с Гассаном. А потом Гассан тоже ее прочитал, потому что она про войну, а Гассан любит книжки, где много стреляют. В ней 872 страницы, и слово «гребаный» встречается там примерно тридцать семь тысяч раз. Считай, каждое второе слово – «гребаный». Кстати, прочитав роман, я обычно читаю литературную критику.

– Ну надо же…

– Ага. Ну так вот. Когда Мейлер написал эту книжку, в ней не было слова «гребаный». Но потом он разослал ее издателям, и они отвечают: «Вы написали превосходную книгу, мистер Мейлер. Но ее здесь никто не купит, потому что непристойностей в ней еще больше, чем взрывов». И Норман Мейлер, решив отомстить издателю, поменял все неприличные слова в книге на слово «гребаный». Я рассказал Гассану эту историю, когда он читал книгу, и он решил говорить «гребаный», чтобы выразить свое почтение к Мейлеру. И еще потому, что так можно говорить в классе и за это ничего не будет.

– Это хорошая история. Вот видишь, ты можешь рассказать историю, – сказала Линдси. Боковым зрением Колин увидел, что она улыбается, и ее улыбка в этот момент была похожа на яркие белые огни салюта в беззвездном небе. – У нее нет морали, и ничего про любовь, и приключения тоже нет, но, по крайней мере, это настоящая история, и ты ничего не сказал о чрезмерной гидратации. Ладно, поворачивай налево. Дальше долго-долго едем по этой гребаной дороге, а потом… стой, стой, это машина Чейса!

Их догонял двухцветный «шевроле бронко», за рулем которого сидел ДК. Колин неохотно остановился и приспустил окно.