Многогранники

Способина Наталья

— Господи, где тебя только воспитывали? — простонала Маша. — Ты издеваешься?

Крестовский некоторое время молча на нее смотрел, а потом обескуражил признанием:

— Я чувствую себя неловко оттого, что ты здесь.

Маша сглотнула и открыла было рот, чтобы спросить, почему он чувствует себя неловко и что вообще происходит, но вместо этого произнесла:

— Почему ты уезжаешь?

Крестовский обошел ее и направился на кухню. Маша пошла следом.

— У меня не получилось здесь, — после паузы произнес Крестовский, достав из холодильника две бутылки воды.

— Что не получилось,

Ром? — Маша остановилась посреди кухни.

— Ничего не получилось.

Крестовский достал из шкафчика два стакана и поставил их на барную стойку, упорно избегая смотреть на Машу.

— Переезд был ошибкой, — произнес он, вскрывая бутылку воды.

— Можно мне лучше чаю? — попросила Маша, потому что поняла, что ее трясет и холодная вода только усугубит ситуацию.

— В пакетиках подойдет? Я чайник разбил, а новый так и не купил.

— Подойдет, — заверила Маша, подумав, что ей не нужно было приходить.

Крестовский почти прямым текстом сказал, что он ей не рад. Может быть, ей померещились эти четыре дня? Может, он вовсе не смотрел на нее по-особому? Просто ждал прихода Волкова и коротал время, поглядывая на его парту. А то, что там сидела Маша, — так это случайность. Сиди там Мокрова или Захарова, тоже чего-нибудь о себе возомнили бы.

Маша понимала, что, наверное, ей стоит уйти. Но, вместо того чтобы направиться к выходу, устроилась за барной стойкой, лицом к кухне. Потому что, уйди она сейчас, эта история останется незавершенной, Маша так никогда и не узнает, что творится в его голове, померещились ли ей эти четыре дня и, главное, каково это — прикоснуться к человеку, который тебе очень-очень нравится. От этой мысли ее щеки запылали. Чтобы отвлечься от своего сумасшедшего плана, Маша принялась наблюдать за Крестовским.

Несмотря на высокий рост, Крестовский совсем не выглядел нескладным, двигался уверенно и экономно, будто чувствовал пространство вокруг себя. Когда он, одновременно наливая воду в чайник, второй рукой не глядя достал из шкафчика упаковку с чаем, Маша не удержалась от вопроса:

— А у тебя в детстве все игрушки лежали на своих местах?

Крестовский недоуменно оглянулся и некоторое время на нее смотрел.

— Ты не глядя находишь вещи в шкафчике. И у тебя везде порядок.

— Пф, — фыркнул он. — Знала бы ты, какой беспорядок у меня в голове… Но игрушки — да, лежали на местах. У меня были очень строгие няни. А с пяти лет я жил в школе-пансионате. Там тоже требовали соблюдать порядок. Я привык.

Его голос звучал немного напряженно.

Маша представила себя на месте Крестовского. Если бы ее в пять лет отправили жить в какой-то там пансионат, да она бы ревела сутки напролет. Она в сад-то со слезами ходила и каждый раз спрашивала маму, точно ли та ее вечером заберет.

— Ты не плакал?

Крестовский поставил на стойку перед ней чашку с чайным пакетиком, сахарницу и только потом ответил:

— Поначалу плакал. Не понимал, почему Волкова домой забирают, а меня — нет. Но потом привык.

— А почему тебя не забирали? — узнавая частички его жизни, Маша почему-то чувствовала себя искателем сокровища.

— Мама хотела вырастить из меня настоящего мужчину, — ответил Крестовский и с преувеличенным интересом принялся изучать упаковку с чайными пакетиками,

не спеша садиться.

Маша неожиданно осознала, что равнодушие Крестовского — показное. У равнодушного человека не пульсирует так жилка на виске и не подрагивают руки.

— У нее получилось, — медленно произнесла Маша, не отводя взгляда от его лица. — Но мне тебя очень жалко. Такого маленького отправить в пансионат…

Крестовский перевел взгляд с чайной упаковки на Машу и пожал плечами:

— Так многие живут. Отец много работал, а маме со мной… сложно было. В пансионате я всегда был при деле: различные занятия, активность по возрасту.

Маша едва не закатила глаза: активность по возрасту, серьезно?

— А у вас не принято жить у бабушек с дедушками, если родители заняты? — спросила она. И вовсе не потому, что ей нравилось наблюдать за попытками Крестовского выглядеть равнодушным, а потому что ей вправду хотелось узнать о нем как можно больше. А сегодня у нее был последний шанс.

— Почему? Я все каникулы у деда проводил. Только дед у меня тоже работал. Он был тренером. А бабушка была слабослышащей. Ей со мной было тяжело.

Машино сердце сжалось. Крестовский реально был уверен в том, что доставлял всем кучу хлопот и пансионат для пятилетки был лучшим выходом.

— И теперь ты хочешь вернуться в свою благополучную и счастливую жизнь? — с улыбкой спросила Маша, и одному Богу было известно, чего стоило ей сейчас улыбнуться.

Крестовский вздохнул и сел напротив. Он долго смотрел на блестящий бок сахарницы, а Маша смотрела на него и думала о том, что его недавно кто-то ударил и он кого-то ударил. И, наверное, в Лондоне ему вправду будет лучше.

— Та жизнь… понятнее. Я знаю, что с ней делать, — наконец произнес Крестовский.

— Ну, если ты чего-то не знаешь, всегда можно обратиться за помощью, разве нет? — сглотнув, спросила Маша, и ей нестерпимо захотелось коснуться его руки, но она, конечно же, этого не сделала.

— Бывает так, что обратиться не к кому, — переведя взгляд на столешницу, ответил Крестовский.

— Но у тебя же есть друзья, родители…

«Я», — хотела добавить она, но снова не решилась.

— Моя жизнь здесь похожа на какой-то сюр, — усмехнулся Крестовский и потер лицо ладонями. Потом побарабанил пальцами по столу и добавил: — Друзьям такое не расскажешь. А у других… Знаешь, я тут окончательно понял, что у каждого куча проблем. Мы живем рядом с человеком и ничего о нем не знаем, а потом что-то случается, и ты такой: «О боже!», а сделать уже ничего нельзя, потому что, когда можно было, ты был придурком, который ничего не видел, кроме своих проблем. И так все время, — закончил он.

— Ты говоришь о Юле? — тихо спросила Маша, решив, что назвать Шилову по фамилии сейчас было бы неуместно.

Крестовский не ответил.

— Ты из-за нее подрался?

Он снова промолчал. Тогда Маша, решившись, коснулась его пальцев. Он вздрогнул и тут же убрал руку со стола, а потом, подняв взгляд на Машу, четко произнес:

— Завтра у меня самолет. Утром. Ты еще будешь спать, а я уже буду стоять в очереди на паспортный контроль. И обратного билета у меня нет.

Договорив, он сглотнул, и Маша сцепила кисти рук в замок, потому что заметила, что ее пальцы дрожат.