Многогранники
Шрифт:
— Почему ты уезжаешь на самом деле?
Она понимала, что уже задавала этот вопрос и он уже на него отвечал, но ей очень хотелось услышать, что причина и в ней тоже. Что вот так бросить все и сбежать за сотни километров можно оттого, что некстати обратил внимание на нее, такую простую, такую, как ей всегда казалось, скучную.
Крестовский несколько мгновений молчал, а потом произнес совсем не то, чего она ждала:
— Понимаешь, если на одну чашу весов поставить то, что я раздражаю Волкова, что заставляю отца седеть раньше времени, что я накосячил
— А что на другой чаше весов? — спросила Маша.
Крестовский встал, оттолкнувшись ладонями от барной стойки, и направился к чайнику, который давно закипел. Возвращаться он не спешил. Просто стоял спиной к Маше и молчал.
— Рома, ты не ответил.
Называть Крестовского по имени казалось странным и… правильным.
— А нет никакой другой чаши, — резко ответил Крестовский. — Я натворил ерунды. Вместо того чтобы все исправить, зачем-то влез в отношения Волкова. Тебе не стоило сюда приходить, — закончил он, не оборачиваясь.
Машино сердце понеслось вскачь. Все-таки ей ничего не привиделось? Она правильно поняла?
— Рома, — позвала она.
Он помотал головой и не обернулся. Маша встала и на ватных ногах двинулась к нему. Крестовский снял чайник с подставки, поставил его на стол, сжав ручку с такой силой, что его кулак побелел. Маша подошла к нему и накрыла его руку, сжимавшую ручку чайника. Для этого ей пришлось приблизиться почти вплотную.
— Я сейчас налью чай, — едва слышно пробормотал Крестовский.
— Я сама, — сказала Маша, и он разжал кулак.
Маша, замирая от собственной храбрости, провела ладонью по его кисти и скользнула своими пальцами между его, не давая ему шанса убрать руку.
Пальцы Крестовского дрогнули, несколько секунд оставались напряженно выпрямленными, а потом сжались, переплетаясь с Машиными. И теперь уже она не смогла бы выдернуть руку, если бы вздумала дать задний ход. Но она и не хотела отступать. Кажется, она находилась именно там, куда рвалась всю последнюю неделю.
Крестовский по-прежнему не оборачивался, и Маша была очень этому рада, потому что понятия не имела, как посмотреть ему в глаза. Зажмурившись, она подалась вперед и прижалась лбом к его спине между острыми лопатками. Крестовский вздрогнул и сжал ее пальцы сильнее. Маша чувствовала, как часто он дышит, а еще ей показалось, что он дрожит. Или же это была ее дрожь?
— Рома, почему ты уезжаешь? — шепотом спросила она, едва касаясь губами мягкой ткани его рубашки. На самом деле ей очень хотелось спросить: «Рома, что ты чувствуешь ко мне?»
Он с шумом втянул воздух носом и упрямо прошептал:
— Потому что должен.
— Кому? — спросила Маша.
Он не ответил, и Маша, прижавшись щекой к его спине, прошептала:
— Глупый. Ты так смотрел на меня эту неделю, что мне хотелось с занятий убежать.
— Прости, — усмехнулся он, и его спина под ее щекой дрогнула. — Я больше так не буду.
—
Она услышала, как он сглотнул, почувствовала, как зачастило его сердце. Маша никогда не думала о композиторстве, но сейчас ей казалось, что она могла бы записать мелодию его сердца. И это было бы что-то жутко драйвовое и явно хитовое. Она усмехнулась этой мысли.
Крестовский тоже нервно усмехнулся и ответил:
— Я не могу, Маша.
— Почему?
Он вздохнул, и Маша теснее прижалась щекой к его спине.
— Я только что объяснил. Я мешаю здесь, я…
Маша отклонилась назад и потянула свою руку из его захвата. Крестовский сильнее сжал ее пальцы. Маше даже стало немного больно.
Крестовский, словно это почувствовав, выпустил Машину руку и развернулся к ней лицом. Маша отступила на полшага назад. Эти несчастные полшага оказались ловушкой. Наверное, окажись она ближе, она бы не осмелилась поднять на него взгляд. Отступи чуть дальше — и это не ощущалось бы так, будто с нее сняли кожу.
Крестовский тяжело дышал, его зрачки были расширены, и Маша непременно испугалась бы, если бы на его месте был кто-то другой. Ему она доверяла полностью. Иначе не пришла бы сюда с затаенной мыслью пойти до конца.
Если раньше она думала о том, что скажет Димка, как к этому отнесется мама, то сейчас, когда Крестовский смотрел на нее вот так, все сомнения разом ее оставили. Именно в этот момент Маша поняла, что действительно готова на все. Осознание того, что он уедет и уже ничего никогда не случится, было просто невыносимым. О том, что будет после его отъезда, Маша предпочитала сейчас не думать.
Она скользнула взглядом по его губам, по подбородку, по дернувшемуся кадыку… Две верхние пуговицы его рубашки были расстегнуты, и Маша увидела, что его шея и грудь сравнялись по цвету с алеющими ушами.
Она подумала, что сама, наверное, такая же красная, и ей стало немного неловко, но ровно до того момента, когда Крестовский произнес севшим голосом:
— Не смотри на меня так, пожалуйста.
Маша встретилась с ним взглядом и прошептала:
— Почему?
И хотя она догадывалась об ответе, ее сердце все равно рухнуло в желудок, когда он едва слышно сказал:
— Иначе я тебя поцелую.
Маша открыла было рот, чтобы что-нибудь сказать, но ей удалось лишь нервно усмехнуться, в который раз за последние десять минут. Ее смешок послужил спусковым механизмом. Крестовский за долю секунды преодолел эти несчастные полшага и поцеловал Машу в губы.
Машино сердце из желудка подлетело к горлу. На миг она испугалась того, что должно было произойти, а потом он осторожно скользнул ладонью по ее спине, и Маша как-то сразу успокоилась.
Этот поцелуй не был даже отдаленно похож на поцелуй с Димкой. Сейчас ей не было страшно, не нужно было ни о чем беспокоиться. И это оказалось удивительно — ни о чем не думать, а просто позволить себя целовать, зная, что можешь абсолютно довериться человеку.