Многосказочный паша
Шрифт:
— А знаете ли, за что надели на мою шею шнурок? — закричала старая ведьма. — Я скажу вам! За то, что не хотела говорить. И теперь я намерена поступить так же, потому что вижу, что вы желаете моих слов.
— Кажется, — сказал паша, отнимая ото рта трубку, — плохи были исполнители наказаний, как палками, так и шнурком. У нас, в Каире, получше знают эти вещи. Слушай, прабабушка шайтана, я хочу знать, что ты подразумеваешь под этим вечным «было время»?
— Многое, очень многое, паша, потому что эти слова относятся к моей жизни. Вы желаете слышать историю?
— Да, —
— Вы мне должны заплатить за нее. Она стоит двадцать золотых.
— Ты смеешь диктовать условия Его Высокомочию, нашему паше! — воскликнул Мустафа. — Послушай, ты, мать Африта и Гула, если ты не начнешь сию же минуту, то тело твое будет брошено на растерзание бешеным псам. Слышишь ли?
— Визирь, я пожила довольно и не боюсь никого; сумма, которой я требую, — двадцать золотых, и они должны быть мне выданы тут же на месте, прежде чем начну; если же не получу их, я не скажу ни одного слова!
Старуха сложила свои руки одна на другую и смело посмотрела в лицо паши.
— Велик Бог! — воскликнул паша. — Увидим. Паша дал знак, и явился один из невольников. Он схватил одной рукой ее седые волосы, другой поднял саблю и ждал знака, по которому должна была отлететь голова старухи.
— Руби, паша, руби! — кричала пронзительно старуха. — Я лишусь только жизни, которая давно мне надоела, а вы лишитесь чудной истории, которую так любопытствуете узнать. Руби, говорю в последний раз, пока мое время еще не ушло.
— А что, и то правда, Мустафа, — заметил паша. — Я об истории и забыл. Что за упрямый старый черт!.. Но все-таки я должен слышать историю.
— Если того желает ваша беспредельная мудрость, — сказал Мустафа тихо, — то не лучше ли будет выдать этой жадной ведьме просимые ею двадцать золотых? Когда она кончит свою историю, тогда можно будет взять их назад и снести ей голову. Сделав так, вы в одно и то же время удовлетворите требованию старухи и правосудию.
— Баллах таиб! Клянусь Аллахом! Хорошо придумано. Слова твои просто жемчуг! Выдай ей, Мустафа, деньги.
— Его Высокомочию, нашему милостивому паше, благоугодно было, в уважение твоей бедности, приказать выдать тебе требуемую сумму, — сказал Мустафа, вынимая кошелек из-за пояса. — Муракас, ты можешь идти, — сказав визирь невольнику; тот выпустил из рук старуху и вышел.
Мустафа отсчитал двадцать золотых и бросил их старухе; та начала было требовать, чтобы подали ей в руки, но потом встала и взяла их.
Она пересчитала брошенное и одну из монет возвратила ему, потому что она была легка на вес. Мустафа поднял монету с кислой миной, но не сказал ни слова.
Старуха вынула грязную тряпку, завернула в нее золото, положила в карман, отряхнула свое грязное платье и потом начала рассказ.
— Паша, не всегда жила я в хижине, эти глаза не всегда были впалы и мутны, и эта кожа не всегда была покрыта морщинами и желтизной. Не всегда была я покрыта этими грязными тряпками, не всегда нуждалась в деньгах. Одевалась я в золотые ткани, украшала себя драгоценными камнями. В руках моих была жизнь и смерть
— Этому, вероятно, уже много лет, — заметил паша.
— Правда, — сказала старуха. — Но я начну свою историю.
История старухи
Я родилась в Грузии, женщины которой, как известно Вашему Благополучию, считаются первыми красавицами, исключая разве черкешенок. Но, по моему мнению, последние слишком высоки и едва ли могут сравниться с нашими; думаю, что в этом деле мое мнение что-нибудь да значит, потому что я имела случай видеть сотни тех и других.
Родители мои хотя и не были богаты, но и не нуждались. Отец мой был янычаром непосредственно при особе султана. Нажив денег, он воротился на родину, купил клочок земли и женился.
У меня был только один брат, тремя годами старше меня, первый красавец между молодыми людьми нашей земли. Его немного портило кровяное, подобное виноградине, пятно на шее; наши законы не позволяли закрывать его. Отец намеревался определить брата на службу к султану и потому обучил его всем военным упражнениям. Ему был еще четырнадцатый год, а уже немногие равнялись с ним в искусстве кидать копье и в джериде, при всем этом он был отличный ездок.
Что касается меня, я, как мне известно, была назначена для султанского сераля; ребенком я была прекрасна, как гурия. Отец мой хотел денег, которые мог получить за детей своих. Меня почитали все в нашей земле первой красавицей, и, думаю, я действительно такова была; все прилагали усиленные старания, чтобы домашними работами не испортились моя кожа и лицо. Я не смела ни в чем помогать моей матери. Она по воле отца исполняла все за меня. Все предупреждали малейшие мои желания, и я выросла столь же своенравной и капризной, сколь прекрасной. Не смейся, паша, было время!
Мне только что пошел четырнадцатый год, когда однажды сидела я на крыльце. Вдруг высыпала толпа всадников из близлежащего леса и окружила наше жилище. Дом наш находился недалеко от границы и был устроен для обороны, а так как отец мой ждал помощи от соседей, то и отказался удовлетворить их требования. Затем последовала схватка. Отец и вся наша прислуга были убиты, брат тяжело ранен, дом разорен и сожжен до основания. Разумеется, я и брат были взяты в плен. Они привязали его, раненого, к лошади, меня к другой, и через несколько часов мы достигли границы.
Главарь банды был молодой человек, прекрасный, как ангел, и я скоро заметила, что все его мысли и все внимание были обращены на меня. Он стерег меня с величайшей тщательностью; когда останавливались, приискивал мне всевозможные удобства и был всегда близ меня. Из разговоров солдат узнала я, что он был единственным сыном великого визиря стамбульского. Он был наслышан о моей красоте, видел меня и предлагал моему отцу большую сумму, но отец отказал ему, потому что по своему тщеславию предназначил меня для султана. Вот почему была я взята насильно.