Моченые яблоки
Шрифт:
— Как обстоит с хищением?
— Да как вам сказать, — пожал плечами бывший директор. — Тянут понемногу.
— А заслон?
— Есть и заслон, — скучным голосом ответил директор. — Словом, увидите.
Он очень быстро увидел. Вернее, услышал. Недели через две ему позвонили из ОБХСС и сказали, что пришлют акт, «поймались тут ваши», пришлют акт, чтобы ознакомился, «и вообще принимайте меры, а то по миру пойдете».
В типографии было много такого, о чем Никитин слышал впервые, было много совершенно новых для него проблем. Когда назначали директором, он, удивленный назначением, — ведь не специалист! — сказал:
После звонка из ОБХСС Никитин вызвал секретаршу Нину и сказал: «Профсоюзы ко мне». Но еще до профсоюзов в кабинет вошел главный инженер с неотложными бумагами.
— Вот здесь надо подписать, все уже согласовано, — сказал он.
— А что это?
— Новое оборудование. ФРГ. Мы два года выбивали.
Никитин подписал. «С моим уровнем компетентности, — подумал он, — и в самом деле по миру пойдешь». Дело о хищении все же было проще, особых знаний не требовало. Было, например, совершенно ясно, что председатель месткома, сидевший сейчас в кресле напротив, «мышей, что называется, не ловит».
— Как же так? — спрашивал Никитин. — Книгами торгуют на черном рынке еще до того, как они попадают в магазины. А виновных нет?
На переносице председателя месткома выступили капельки пота, но вытереть лицо платком он стеснялся. «Черт его знает, — думал, — что за птица этот Никитин? Прежний директор очень хорошо понимал, что хищение — это такая же элементарность на производстве, как молоко за вредность. Сказано же: кто что охраняет, тот то и имеет. Они охраняют, то есть выпускают, книги. Только наивняк может подумать, что при этом…»
— Вам, может быть, кажется, что я наивен, — сказал вдруг директор, — но хищения, я убежден, мы вытравим. Мы с вами.
Виктор Васильев больше всего на свете любил обеденный перерыв. Во-первых — тишина. Во-вторых — свобода. Хочешь — беги в пивной ларек. Впрочем, в ларек в обеденный перерыв бегают только дураки. Виктор успевает до перерыва. Он — верстальщик экстра-класса, поэтому он вообще все успевает. Срочную работу обязательно тащат Васильеву.
— Нет, — говорит он. — За такой срок никто не возьмется.
— Но, может быть, договоримся? — заискивают просители.
— Разве через гастроном? — с веселой наглостью сомневается Виктор.
Просители смеются.
— Спасибо, — говорят они, понимая это так, что он согласился.
— Спасибо не булькает, — все с той же веселостью возражает Виктор.
Как уж они там договариваются, никто не знает, но к обеденному перерыву все бывает готово: работа выполнена, Виктор уже сбегал куда следует и теперь блаженствует: обеденный перерыв — час для чтения. Виктор читает все книги — и те, что сам верстает, и те, что верстают другие.
— Ты мне к завтрему-то романчик доверстай! — командует он.
— Повестушку-то не сдавай, пока я не прочту.
Сегодня он читает то, что верстает сам.
«…Это было в то лето, когда разбился самолет, летевший из Таллина во Львов. Дни стояли солнечные, ветреные, вода в заливе перемешалась и стала коричневой, серые чайки только на миг садились на волну и опять слетали на берег и рылись в помойке, высоком железном ящике
Две потемневшие доски, прибитые к желтоватой (крашеной) деревянной стене, сообщали по-эстонски и по-русски, что «В этом доме в 1715 году жил Петр Великий». По-эстонски — Петр Суур. Суур — значит большой, великий. Одна улица в городке так и называется Суур, Большая, хотя она ничуть не больше остальных, так же как улица Пикк — не самая длинная.
Дом, в котором останавливался (не жил — только останавливался на один день) приехавший сюда по делам флота царь Петр, стоит на пересечении двух улиц — Линда и Вийдемана. Фердинанд Вийдеман был академиком Российской Академии наук, он родился на этой улице в 1805 году, еще до войны с Наполеоном, а умер в Петербурге в 1887 году и в Петербурге же был похоронен со всеми почестями, приличествующими академику. Все это было очень давно, почти сто лет назад. Лийзе Тоо — хозяйке дома, что на Линда, 13, через полгода как раз исполнится девяносто девять лет.
Да, да, девяносто девять лет. Она родилась в тот год, когда умер Вийдеман. В сущности, история ее жизни и есть история городка за последние сто (или девяносто девять) лет. А то, что было раньше… О, это семьсот лет назад и шестьсот, и пятьсот… Семьсот лет назад, в XIII веке, был, например, построен епископский замок, в окне которого в августовское полнолуние появляется Валге Даме — Белая Дама, но о Белой Даме — потом.
От Ратушной площади, где стоит замок, начинается улица Линда. Она коротенькая — от здания Ратуши до залива всего четыре дома по одной стороне и три по другой. Раньше домов было больше, но нумерация сохранилась: в купчей крепости, которая хранится у Лийзе Тоо в шкафу и которая составлена бог знает когда, при покупке дома еще отцом мужа Лийзе, адрес тот же — Линда, 13…»
«Интересно, где это такой город, — думает Виктор. — Надо бы съездить». Ездить он любит не меньше, чем читать. Ездить и ходить. Виктор — турист. Когда он в первый раз пришел в наборный цех со значком туриста на куртке, Мария Николаевна (вот вредная баба!) ехидно спросила:
— Неужели таких, как ты, берут в туристы?
— А каких это таких? — поинтересовался Виктор.
— Да вот таких, что не просыхают.
— Не берут только таких, которые высохли, — ответил ей Виктор под общий смех, и теперь имеет в лице Марии Николаевны вечного врага.
«…У Лийзе два сына — Рутор и Ильмар. Рутор живет в Таллине и приезжает редко. А Ильмар живет тут же, в этом же доме. Когда умер отец Рутора и Ильмара, муж Лийзе, местный фотограф (было это во времена незапамятные, в 1939 году в буржуазной Эстонии), дом по завещанию, которое он оставил, оказался поделенным на три части: одна — Лийзе, вторая — Рутору, третья — Ильмару. Дети были маленькие и ничего об этом не знали. Но когда они выросли… Впрочем, надо вернуться к тому времени, когда они еще были маленькими, и даже раньше, гораздо раньше, когда их еще не было на свете, а их мать, Лийзе Тоо (нет, это по мужу она Тоо, а раньше, девяносто восемь с половиной лет назад, она была Лийзе Ракасел). Так вот, когда Лийзе Ракасел была маленькой девочкой, в город приезжал царь. Не Петр Великий, разумеется, а просто очередной русский царь, им был тогда Александр III.