Моченые яблоки
Шрифт:
— Четыре. Но они существовали только в воображении моего предшественника.
— Подумать только, а ведь он был на хорошем счету в районе, — удивляется Елена Матвеевна.
Чему она удивляется, думаю я, разве не она только что рассказала мне про свой девятый «В»?
Я хотела выступить на том совещании, но мне не дали слова. И правильно сделали, что не дали. Разве на совещаниях доказывают свою правоту?
Впрочем, где бы я могла ее доказать? В кабинете у Пустовойтова?
Я только одному сейчас удивляюсь, что продержалась пять лет.
И еще эта история с Анной Ивановной Сосновой…
Однажды утром, когда я сидела в своем кабинете, ко мне вошел Семен Григорьевич Савицкий, преподаватель литературы, и молча положил передо мной общую тетрадь в дерматиновом переплете.
— Что это? — спросила я.
Семен Григорьевич покраснел. Краснел он смешно, начиная с лысины. В его глазах были решимость и нерешительность — одновременно. Мне стало неловко смотреть на него, и я начала листать тетрадь.
— Погодите, — сказал он. — Здесь нужны пояснения.
Он опять помолчал.
— Анна Ивановна Соснова — теща Пустовойтова, вы это знаете?
— Нет, — удивилась я. — Зачем мне это знать?
— Ирина Владимировна, вы замечательно смелый человек. Не перебивайте меня. Мне нравится, когда поди бывают смелыми. Я, знаете ли, не умею быть смелым.
— Что вы такое наговариваете на себя? Вы же фронтовик, артиллеристом были, я это знаю.
— На войне, знаете ли, многое было проще. Одно дело, когда перед тобой враг, и совсем другое дело, когда…
— Анна Ивановна Соснова? — засмеялась я.
— Напрасно вы смеетесь, — улыбнулся он, — вы еще не знаете, как это трагично. Впрочем, я как раз призываю вас посмеяться. В этой тетради собраны некоторые — я подчеркиваю, некоторые — курьезы, которыми Анна Ивановна пичкает учеников на своих уроках. Прочитайте.
Я открыла наугад какую-то страницу и прочла вслух:
— «Лермонтов отправился на Кавказ, где его ожидали кавказские пленники».
Семен Григорьевич усмехнулся:
— Вот-вот. Кавказские пленники. Смешно?
— «Выйдя за генерала, Татьяна была физически удовлетворена, а морально?» — прочла я следующую запись. — Как вы это собирали? Вы часто бывали на ее уроках?
— Я, знаете ли, несколько лет работал методистом, я обязан был бывать на ее уроках.
Он снова стал краснеть, начиная с лысины.
— Вы ведь сейчас спросите, говорил ли я с ней об этом. Ведь спросите?..
— Конечно, спрошу.
— Так вот, я отвечу вам: нет, не говорил. Зачем? Переучивать ее уже поздно, уволить ее все равно никто не уволит… Зачем? Помните, как у Козьмы Пруткова: «Если беда непоправима, смейся над ней».
— Но вы же пришли ко мне…
— Да, пришел. Я, знаете ли, подумал — вдруг беда поправима.
Я помню, как дома мы втроем — мама, муж и я — смеялись до упаду, до колик, до слез, читая эту тетрадь.
«Маяковский любил сравнивать людей с лодками».
«Лежа с женой в постели, Кондрат на деле доказывал ей, что
«Кто ответит, почему Маяковский называет себя полпредом стиха? Почему только полпредом?»
…Когда мы вконец устали от смеха, Кирилл, мой муж, спросил меня:
— Что же ты будешь делать?
— Я ее уволю, — храбро ответила я.
Я ее уволила только через год. Весь год я пыталась ее уволить, но она оказалась удивительно цепкой и наглой.
— Докажите! — говорила она мне, когда я обвиняла ее в безграмотности, в незнании. — Докажите!
— Да что тут доказывать, Анна Ивановна, я же сама сейчас на вашем уроке слышала, как вы сказали, что Грибоедов погиб в Турции.
— Ну и что?
— Он погиб в Персии!
— Ну и что?
Она была уверена, что я не посмею ее уволить. Должна же я была знать, чья она теща! И вдруг, собираясь летом в отпуск, она оставила заявление: «Прошу… по собственному желанию… в связи с уходом на пенсию».
Я сразу поняла, что это — Пустовойтов. Он решил, что со мной лучше не связываться, что вряд ли я отступлюсь и что лучше не связываться. И тогда же, по-видимому, решил, что школу закроет. Не сразу, но закроет.
За пять лет, что работаю в этой школе, в моей жизни все изменилось. Умерла мама. Ушел Кирилл. Надя, моя дочь, вышла замуж, и у нее родилась девочка, тоже Надя, Наденька. Моя внучка.
Одни приходят, другие уходят. Одни умирают, другие рождаются. Я не в силах удержать свою жизнь. Она сыплется, как песок из рук на черноморском пляже. Я вижу себя на этом пляже между двух своих Надежд, между дочкой и внучкой. Старшая сосредоточенно загорает, младшая возится, сопит, смеется, и я смеюсь вместе с ней. Каким жарким было прошлогоднее лето!
Я не в силах удержать свою жизнь, которая течет сквозь пальцы, как морская вода. Чтобы быть устойчивой, ей не хватает якорей. Якорем была мать, и вот ее нет. Якорем был Кирилл, и вот его нет. Как хрупко все, что меня окружает!
В школе тоже многое изменилось, это видят все, но как видят?
«Нет контингента, нет успеваемости… И что это за День Блока, когда вся школа отправилась на Волково кладбище, вместо того чтобы?..»
А мы радуемся, что в нашей школе нет «мертвых душ», что получить пятерку у нас трудно, а двойку легко, мы радуемся, что в День Блока, который мы объявили, наши ученики пришли в школу с женами, мужьями, привели своих друзей…
Мы радуемся, что Таня Савельева снова пришла учиться, хоть у нее теперь двое близнецов.
— Мне так скучно без школы! — сказала она нам. — Мы с мужем договорились, он будет меня отпускать.
— Трудно тебе придется…
— Ничего, Ирина Владимировна, я справлюсь!
Муж Тани — тоже выпускник нашей школы, он закончил ее в прошлом году — работает на мебельной фабрике. Сколько он для нас сделал! И сейчас, когда приходит, говорит:
— Если что починить, Ирина Владимировна, зовите меня!