Моченые яблоки
Шрифт:
— Ну, как тебе фабрика? — спросила Ольга. — Изменилась?
Он улыбнулся. Другая бы женщина спросила, как тебе кажется, изменилась я? Но это была бы не Ольга. Для Ольги главное — фабрика.
— Такое странное чувство: будто и не уходил никуда, а все другое.
— Я хочу сказать тебе спасибо за то, что поддержал меня с кандидатурой Лиды Михайловой.
«Разве я поддержал?» — подумал Чичагин.
— Я просто не возражал против твоего решения. Раз ты решила, что Михайлова, тебе виднее. Я ведь здесь без тех годов неделя, — сказал он, все так же улыбаясь.
«Осторожничает, —
— Что за человек Чичагин? — спросил ее в тот же день директор. — Ведь вы его и прежде знали?
— Прежде — да, а сейчас — нет. Я думаю, что мне, как и вам, предстоит познакомиться с ним заново.
Директор нахмурился. Вот как. А ведь Ольга Петровна, когда им начали «сватать» Чичагина, была двумя руками «за».
Она поняла, о чем он думает.
— Люди меняются. Это как-то не всегда учитываешь. Я надеюсь, что не ошиблась. А может, ошиблась, погляжу, — сказала она со своею всегдашней беспощадностью к себе.
Лето шло на убыль, но жара не спадала. Высокие окна в закройном за день так накалялись — к подоконникам не подойти. Легкие синие шторы почти не спасали от солнца, и к концу дневной смены все ходили как вареные.
— Молока хочешь? Холодное, — предложила, пробегая мимо Лиды, молоденькая комплектовщица Люся Романова.
Лида выключила пресс и пошла в комплектовку. За длинным комплектовочным столом, сдвинув в сторону пачки скроенных деталей, сидели кроме комплектовщиц, Анька Мартышева, Рая Поспелова (вышла в этот день в утро) и Майя Цезаревна, заместитель начальника цеха.
Молоко — только что из холодильника — было действительно холодное, даже зубы ломило.
— …я себе думаю: наплевать! Не уеду, так и лучше, — продолжала еще до Лиды начатый рассказ Майя Цезаревна. — А там такое делается! Сто лет проживу — не забуду.
Лида поняла: Майя Цезаревна рассказывает, как она уезжала в эвакуацию и не уехала. Сейчас она произнесет свою знаменитую фразу. Так и есть.
— Вы видите это дерево?
Все посмотрели за окно на тополь, который вымахал до их пятого этажа.
— В него нельзя войти? Так же нельзя было войти и в вагон.
Лида допила молоко и пошла работать. Она знала эту историю наизусть, знала и ее продолжение. Майя Цезаревна вернулась на фабрику и вместе с другими работала здесь всю блокаду. Они и жили прямо в цехе, варили суп из клея, шили солдатские сапоги, пулеметные ленты. «Мы, блокадники», — говорит Майя Цезаревна.
Лидина тетка тоже провела в городе всю блокаду, и Наталья Максимовна с Милой и Виктор со своей матерью. Лида родилась перед самой войной и войны не помнит, зато помнит Победу.
Ей уже было почти пять лет, баба Дарья бежала по деревне, стуча в каждую избу: «Вставайте! Победу объявили! Вставайте!» Бабе Дарье сын привез трофейный радиоприемник, когда приезжал после ранения на побывку, и по ночам — почему-то приемник соглашался работать только ночью — баба Дарья слушала радио…
Кто-то подошел к Лидиному прессу. Она обернулась — Чичагин! Сколько же это дней назад она его ждала?
— Сколько лет, сколько зим! — сказал Чичагин, останавливаясь перед
Не выключая пресс, она посмотрела долгим спокойным взглядом. Потом отвела глаза и взяла резак, принялась устанавливать его на почти раскроенной коже.
— А ты все такая же, — сказал Чичагин. — Все такая же мастерица.
Сердце ушло куда-то и снова вернулось. Она боялась еще раз посмотреть на Чичагина и с облегчением почувствовала, что он уходит.
«И нечего, и нечего, и нечего, — думала она, глядя ему вслед. — Нечего».
Что — нечего, она и сама не знала, но, постепенно успокаиваясь, продолжала твердить про себя: «И нечего, и нечего».
Кандидатуру Михайловой в райкоме отвели тотчас же. Даже обсуждать не стали. «Ты что? — сказали Ольге Петровне. — Опытный человек, а предлагаешь».
На другое утро с укладкой, сделанной в парикмахерской, Ольга поехала в горком. Опять она не сумела схитрить. Разве сейчас следовало ехать в горком? Сейчас, когда в райкоме уже отказали? Бессмыслица, кто ж пойдет здесь против мнения райкома? Да никто. Не велика фигура Лида Михайлова, чтобы из-за нее копья ломать. Это только Ольга знает, да еще Рая Поспелова, Лидина сменщица, да Анька Мартышева, да Софья Владимировна, да Майя Цезаревна, хоть частенько ворчит на Лиду (но на кого она не ворчит!), да и все остальные в закройном — все! — знают, что лучше Лиды Михайловой вряд ли кто разложит резаки на кожаной пластине, вряд ли кто добьется большей экономии этих кожаных дециметров, вряд ли кто выкроит больше деталей, и все это легко, весело и быстро. Впрочем, что значит — легко? Это только кажется, что легко, когда смотришь, как летают Лидины руки над прессом: один резак, другой, третий… Это только кажется, что легко.
— А по какому поводу у райкома возражения? — спросил, откинувшись в крутящемся кресле, заместитель заведующего отделом.
Ольга Петровна (ей показалось, что замзав о чем-то осведомлен) знает: говорить надо правду, всю правду. Но какая она — вся? Всего, даже если захочешь, не объяснишь. Не объяснишь же, что эта дура Лидка только потому не выходит замуж за хорошего человека, от которого собиралась родить ребенка, что вбила себе в голову, будто не любит его. Сто баб на ее месте давно бы, как говорит Тамара Андреевна, оформили отношения, а вот Лидка — сто первая, особенная.
— А что это она у вас такая особенная? — усмехнувшись, спросил человек в кресле.
Ольга Петровна сбивчиво объяснила, что не в этом дело, просто она бескомпромиссная, ко всему очень ответственно относится, но получился какой-то бабий лепет, до того несолидный, что хозяин кабинета, уже не скрываясь, смотрел на Ольгу Петровну с удивлением, и она в конце концов ушла от него ни с чем.
…Государственную премию получил затяжчик первого цеха Борис Борисович Алексеенко. Хоть это Ольге Петровне удалось: уж если не Михайлова, то и никто в закройном. На фабрике, слава богу, много замечательных рабочих, а позориться с закройным она не станет. И райком уступил. Им нужна была женщина до сорока лет, беспартийная, но они согласились: ладно уж, пусть мужчина, но тогда до тридцати и член партии.