Мода на невинность
Шрифт:
Некоторое время мы сидели молча, и было только слышно, как ветер едва шелестит сухой листвой.
– Я так рада за тебя, – сказала я. – Это как искупление... Бывает наказание, и бывает искупление, как утешение...
– Ты опять?
– Что?
– Нет, ты опять!
– Силенциум, силенциум!.. – пропела я и вдруг поперхнулась на полуслове – из кустов перед нами вышел худой юноша, лысый, с огромными темными подглазьями, больше похожий на призрака, чем на живого человека.
– Что это? – прошептала я, вцепившись в Инессу.
–
– Хаминю бусила мушрает, – робко произнес он свое заклинание, приблизившись. – Котеньке!
И опять он бросил мне что-то на колени, завернутое в газету. И убежал.
– Ну вот! – в отчаянии произнесла я. – Зачем его обрили?! Ведь если и было что-то у него... Вши завелись, что ли?
– Господи! – с удивлением и даже страхом произнесла Инесса, развернув газетный сверток у меня на коленях. – Я думала, тут опять цветы. А это...
– Это волосы, – растерянно произнесла я. – Костины волосы!
С недоумением смотрела я на пряди чудесных Костиных волос, перевязанных узкой розовой ленточкой – такими обычно перевязывают букеты с цветами, – и постепенно мне стало страшно.
– И как это понимать? – озабоченно произнесла Инесса, пальцем осторожно поворачивая перевязанные пряди. – Может быть, тут еще что-то...
– Отрезанные детородные органы! – истерично расхохоталась я. – Да нет, тут никакой загадки нет!
– Ты думаешь, что...
– Тут даже думать нечего – я все хвалила и хвалила его волосы, а в прошлый раз – помнишь, мы у пруда сидели – изъявила одно желание.
– Помню! – быстро кивнула Инесса. – Вот тебе и подарочек. Царские кудри!
– Да, я хотела его волосы...
– Хорошо, что только волосы, а не...
– Инесс, как ты можешь шутить! – с отчаянием воскликнула я. – И что мне теперь с этим делать?
– Как – что? Забирай свои трофеи.
Если с лютиками было проще и можно было даже пошутить о влюбленности местного дурачка – кстати, цветы я в тот раз не выбросила, а принесла домой, они простояли вечер в стакане с водой, а потом стремительно завяли, и я со спокойной душой отнесла их к мусорному контейнеру, – то проблема с волосами показалась мне неразрешимой.
– Зачем? – с ужасом произнесла я.
Волосы на мятой газетной бумаге казались не такими красивыми, как когда-то на Костиной голове, вблизи было видно, что они не вполне чистые, с неровными концами и блестят не дивным светом золота последней пробы, а каким-то дешевым самоварным жаром.
– Ну, выброси, – улыбаясь, посоветовала Инесса. – Только ты не выбросишь, тебя совесть замучает.
– Конечно, замучает! Ах, и зачем я только сказала это тогда...
– Ты так хотела в подарок эти кудри, эти царские кудри! Вернее, кудри средневекового принца, которые отдают приятным мускусным запахом...
Она шутила, но, как ни странно, ее холодная веселость привела меня в чувство. Я снова завернула волосы в газету и засунула их к себе в
– Я их, пожалуй, отдам в пастижерную мастерскую, – вдруг решительно заявила я. – Пусть сделают шиньон.
– Ты его будешь носить? – удивилась Инесса, похоже, она не ожидала от меня такой решительности.
– Но должна же быть хоть какая-то польза от этих волос, которые бедный мальчик... – сварливо начала я, но подруга перебила меня:
– Я нежно вас люблю, несчастные уроды...
– Что? – вытаращила я глаза.
– Помнишь – есть такое стихотворение, у Бальмонта, кажется...
– Помню, только ты все переврала, милочка, – «Я горько вас люблю, о бедные уроды, слепорожденные, хромые, горбуны, убогие рабы, не знавшие свободы, ладьи, разбитые веселостью волны».
– Ну, дальше, дальше! – подтолкнула меня Инесса.
– «И вы мне дороги, мучительные сны жестокой матери, безжалостной Природы, – кривые кактусы, побеги белены и змей и ящериц отверженные роды. Чума, проказа, тьма, убийство и беда, Гоморра и Содом, слепые города, надежды хищные с раскрытыми губами, – о, есть же и для вас в молитве череда! Во имя господа, блаженного всегда, благословляю вас, да будет счастье с вами!»
Она засмеялась и обняла меня с закрытыми глазами, правда, потом мне показалось, что смех ее переходит в плач.
– Ты что? – испугалась я.
– Я? Ничего! Только, пожалуйста, пойдем сейчас к Ивашову! Я знаю, ты не любишь ходить на кладбище, но сейчас...
Я поняла, какого Ивашова она имеет в виду.
– Да-да, я знаю – тем приятнее потом глядеть на Ника, молодого, красивого и живого...
– Ты такая ворчливая стала в последнее время!
Мы пошли, и, пока прогуливались по парку, я все оглядывалась – нет ли где поблизости Кости, но его не было, он словно все свои силы вложил в этот последний подарок и исчез навсегда.
– Мы были там с Ником недавно, но я глядела только на Ника. Странное у него лицо – такое красивое, что кажется ненастоящим. Нет, ты скажи мне – он правда мне не приснился?
– Нет! Вечером ты снова увидишь его. Да?
– Удивительно, но некоторые считают, что внешность для мужчины не важна – да я и сама так считала недавно, а теперь...
Я поняла, что она вспомнила о Владимире Ильиче.
– Еще как важна! – горячо поддержала ее я. – Вот взять, например, Глеба...
– Глеб редкостный раздолбай, он опять не ночевал дома!
– Они с Ником похожи. Как будто Ник – его отец. Но это никому даже в голову не приходит, честное слово!
– Ах, мне уже все равно...
Мы вышли из парка, и обжигающее солнце обрушилось нам на плечи. От тротуара шел нестерпимый жар, и каблучки застревали в асфальте – словно под ногами лежал подтаявший шоколад. Мимо пропылил грузовик.
– Миша Потапов, – сказала Инесса, прикрыв глаза ладонью. – Бедный, каково ему... У него даже нет в машине кондиционера!
– А ты в последнее время что-то жалостливой стала...