Модель
Шрифт:
— Мы и такие, как мы — это опора власти. Мы поддерживаем власть потому, что мы — граждане. — И мне ничего не осталось, как ответить ему, присовокупив искренний вздох:
— Каждый гражданин незаменим, а вы — люди заменимые…
— … Петр, а может, вы — просто русский националист? — проговорила моя гостья, глядя мне в глаза.
И во взгляде я прочитал надежду на то, что я каким-то образом сумею уверить ее в том, что это не так.
При этом она явно не догадывалась
— Для того чтобы быть русским националистом, мне необходимо любить всех россиян подряд, — проговорил я, делая ударение на слове «всех», — Но далеко не с каждым мне нравится быть соплеменником; и русских дураков и мерзавцев я не люблю так же, как и дураков и мерзавцев всех других национальностей.
Национализм — это свойство ущербных людей. Людей, боящихся того, что их не примут во внимание.
У меня, как у человека, думаю, достаточно достоинств, чтобы не переживать за то, что их никто не заметит…
…После моих слов о дураках и мерзавцах Элия Вита решила воз-вернуть свои пушки на прежние позиции — позиции своей, а не моей страны.
И спорить с уже привычной ей территории:
— А чем вам мешают наши старики, ходящие колонами на праздниках?
— Ты имеешь в виду бывших эсэсовцев, воевавших в немецкой армии?
— Они воевали за свою страну.
— А Гитлер? — задал я риторический вопрос.
— Наши патриоты только использовали ситуацию.
— Интересно, — поинтересовался я, — а Гитлер знал, что он просто игрушка в руках ваших патриотов?
Но дело, друг мой, не только в этом.
— А в чем?
В вас? В освободителях?
— Элия, сейчас не мы, а прежде всего вы должны решить — на чьей стороне в этой войне были вы сами?
Если вы были заодно с фашистами — вам придется признать свое полное и безоговорочное поражение.
И не только перед Советским Союзом — перед историей.
А если вы воевали против фашизма — то почему вы приветствуете тех, кто воевал в фашистской армии?
— Что же, вы всех нас, прибалтийцев, считаете фашистами?
— Конечно — нет.
Глупо, скажем, обвинять в фашизме всех немцев.
Но так же глупо обвинять всех россиян в коммунистничестве, — в ответ на мои слова Элия Вита замолчала.
Замолчал и я.
Мне ведь совсем не нужно было ее согласие.
Вполне достаточно было того, что эта девушка, явно способная думать, задумалась и поняла, что возможно, кому-то в Прибалтике я и враг.
Но жители Прибалтики, как всего остального мира, мне не враги.
И это — точно…
— …Все равно вы нас не любите, — тихо проговорила Элия; и я промолчал: «В моих личных причинах было многое из того, за что я не
И прибалтийских фашистов я не любил не за то, что они были прибалтийцами, а за то, что они были фашистами.
Кстати, с прибалтийскими коммунистами — то же самое…
…Впрочем, у моего молчания была еще одна причина.
О которой я не мог сказать своей гостье.
Дело в том, что я понимал, что мы научились активно бороться с фашистами в Прибалтике.
Вот у себя на Тверской — как-то не получается.
Не только побороться, но даже начать это делать.
И потом, по улицам прибалтийских городов маршировали все-таки бывшие эсэсовцы.
А по улицам наших городов — будущие…
…Как и всякий что-то утверждающий человек, я говорил то, что было убедительным для меня самого.
И только.
Впрочем, у меня было одно оправдание — то, что я говорил, было убедительным для меня на самом деле, а не убедительным из выгоды…
…Пока я думал об этом, не заметил, как в глазах Элин появилась искринка:
— Петр, а ведь ты не очень любишь вашу власть, — проговорила она; и было непонятно — это вопрос или констатация.
Я промолчал.
Власть находилась где-то в конце списка того, что мне нравилось.
Зато она находилась в самом начале списка того, что не нравилось мне.
Но говорить об этом Элин мне не хотелось.
И тогда я нарвался уже не на искринку в глазах, а на высунутый дразнинкой язык:
— Вот тебе не нравится власть.
Тебе что, хочется жить в стране революций? — И тут уж мне пришлось ответить:
— Мне хочется жить в стране, в которой о революциях даже думать не хочется.
— Ладно, — Элия попыталась примирить меня и ситуацию, — вы страна процветающая. Нефть качаете.
И опираетесь на это.
В этом для вас весь здравый смысл.
Хотя бензин у вас дорогой.
Я ответил ей невпопад, сам не зная — для чего сваливаю в одну кучу нефть и здравый смысл.
Впрочем, как увязать бензин и здравый смысл, никто не знает.
Просто наболело, хотя я говорил улыбаясь.
Не потому, что это было единственным, что мне оставалось, а потому, что то, что оставалось — могло начинаться только с улыбки.
Потому что иначе — не осталось бы ничего:
— Нефть нужно качать не для того, чтобы производить бензин, а для того, чтобы люди жили лучше.
А процветает только та страна, в которой здравый смысл опирается не на нефть, а на справедливость.