Модельер
Шрифт:
Но что-то заставило его передумать. Мокрая одежда осталась валяться на полу, а Влад, как был, голышом, бросился менять всё обратно. Он срывал с манекенов тряпки, морща нос, раскладывал их на столе и начинал свою безумную вивисекцию, кромсая, отпарывая, видоизменяя и пришивая обратно. Бегал в ванную чуть ли не по нескольку раз в день — вид и запах костюмов, и то, какие мысли за ними стояли — всё это буквально выворачивало его наизнанку. На языке появлялся сладковатый запах тлена, бродяжка с белесыми, будто заросшими изнутри пылью и паутиной, глазами, вновь стояла перед внутренним взором. Там же были и существа из снов, и некоторые участники «крестового похода» на его подвал. Конечно, на сдвиг
Влад не мог сказать, когда произошёл этот сдвиг. Может, когда пускал себе пулю в лоб Неназываемый, может, когда под ногами шуршал и скрипел свежей небесной манной Крестовский мост. Может, гораздо раньше, когда в оплодотворённом пересечением судеб яйце начинало зарождаться намерение.
Он ничего не ел, зато выбрался в художественную лавку за трамвайной линией и вернулся с тремя тяжеленными пакетами: краски в баллончиках и ведёрках, грунтовка для ткани, новые кисти, валик, и множество всякой всячины, от которой любой художник-дилетант истёк бы слюной, а художник-профессионал, который умеет при помощи трёх блеклых мелков показать, как струится под тонким осенним льдом вода в реке и как пробиваются сквозь ковёр палых листьев свежие ростки, только покачал бы головой: «Ну и зачем тебе всё это, мальчик, нужно?»
«Я не знаю, что мне понадобится в следующий момент», — ответил бы Влад. Он действовал по наитию — фактурой одного платья попытался передать теплоту костра, в котором сгорают кучи осенней листвы, другим — запах свежих яблок. Лепестки хищного растения с пронзительно-красным пухлым зевом, над которым трудился не далее, чем неделю назад, он превращал в полевые цветы. Так и назовём это платье: «Цветок одного поля», — решил Влад, и принимался за что-то другое, и так до тех пор, пока не валился в сон прямо на полу. Он бодрствовал для того, чтобы свалиться в сон, а просыпался для того, чтобы работать. Ни Юлия, ни Сав не признали бы в принаряженных куклах почерка прежнего Влада, разве что Рустам мог его разглядеть — в глубинных ньюансах, моментах, по которым один профессионал отличает другого.
Больше не было смерти и покорности ей. Было только творчество — девять дней творчества, пока все имеющиеся у Влада готовые костюмы не были взяты в кавычки, то есть не стали лишь пародией на то, что они обозначали ранее. Намёком на кое-что совершенно другое.
И в конце концов Влад просто иссяк, растворился, как кусочек льда в стакане воды. Когда почти месяц спустя дверь выломали, тело его нашли на полу возле панорамного окна: обтянутый кожей скелет с похожими на фактуру трухлявого дерева мышцами, наблюдающий высохшими глазами за сменой дня и ночи. В квартире развелись мотыльки и мухи, — последних, к слову, очень мало — а в ванной пророс непонятно как попавший в сливное отверстие безродного происхождения куст. Сав заметил бы, что он напоминает тот, что рос когда-то под окном подвала. Но Савелия здесь не было. Костюмы, к сожалению ли, к счастью, оказались совершенно непригодны для использования: они пропитались ядом, который источало тело мастера. Но Рустам сумел их воссоздать, и коллекция эта из нескольких платьев вошла в историю, как последний, так и не признанный многими, «позитивный» взгляд на вещи от известного молодого кутюрье.
Как писало одно издание, «взгляд, который говорит нам, что идея, которая стоит человеческой жизни, гнусна и обречена на смерть».
Может статься, репортёр сам до конца не понимал, что пишет. А может, как раз полностью отдавал себе в этом отчёт. Его (а вернее, её) имя и фамилия всё равно нам ничего не скажет.
Савелий действительно в скором времени забрал Ямуну из приюта. У Юлии не осталось родственников,
— Я тоже, можно сказать, приложил руку, — говорил он. — Если бы не я, эта одежда была бы немного другой.
С ума сойти, каким стал теперь Савелий! Он отрастил бородку и бакенбарды, начал носить рубашки и пиджаки, а ещё шляпы, великолепные фетровые шляпы, из-за которых казался куда старше своих лет. Открыл собственное дело, что-то вроде прокатного агентства, предоставляющее театрам во временное пользование актёров и обеспечивающее их трансфер в другие регионы; когда он появлялся в офисе, то ходил и со всеми здоровался за руку, даже с девушками, вежливо расспрашивая, как у них дела. Однако те, кто знал его получше, замечали в глазах чёртиков. Он только что женился, и жена не раз и не два со смехом ему говорила: «Ты рожки-то спрячь!»
Эта женщина видела Влада только мельком. Сав не любил вспоминать те времена, даже когда она или Ямуна просили о них рассказать.
— Он был не таким, как другие — вот и всё, — говорил Зарубин. — Владик будто специально родился, чтобы сделать какое-то дело и умереть.
Ямуна казалась задумчивой.
— У него получилось, как ты думаешь?
Сав качал головой.
— Мы почти не виделись в последние годы. Как только я понял, что ему никто не нужен — ни я, ни твоя мама, — и общаться с ним всё равно, что обслуживать какой-нибудь механизм, я ушёл.
Ямуна выпячивала губки: в этой привычке Саву виделась Юля.
— Ты так говоришь, как будто тебе его не жалко. Зачем ты его бросил?
— Ты говоришь так, будто он собачка, — парировал Савелий. — Он человек! Он был великим человеком, и потому имел право выбора. С кем быть, чем заниматься, как и когда закончить свою жизнь.
Со смертью Влада его одежда начала победное шествие по планете. Вот совсем немного информации: в 2016 году она была признана журналом Vogue брэндом года. Неизвестно, какие идеи имел ввиду человек, которого Влад привык называть Неназываемым, но они с Юлией и ещё с двумя примкнувшими личностями, отхватившими свою порцию славы, видимо, оказались кнопками сломанного лифта. Костюмы от Влада по-прежнему избегали надевать те, кто послабее духом и предпочитает не выделяться, зато с удовольствием носили фрики и «низвергатели норм». Да ещё молодёжь, которой достался на растерзание ряд «казуального» шмотья. Критики ворчали, простой люд ахал, когда такое чудо, заключённое в рамки телевизионного экрана, вышагивало на тебя по ковровой дорожке.
Эдгар и компания по-прежнему жили в Уганде. Весть о смерти Влада долетела до них только спустя месяцы — на окраине цивилизованного мира сложно было рассчитывать на информационную пирушку.
В тот вечер, когда один из волонтёров вернулся с родины и принёс остальным эту весть, разгорелся спор, от которого аварийно-опасный кусок давно почившего дома едва не рухнул. В честь Влада — даже на русском языке.
— А я говорю, что видел его неделю назад! — утверждал Моррис. В минуты волнения он начинал отчаянно картавить.
— Вот — повторял Эдгар, и устало тыкал в обложку трофейного журнала, который привезла с собой вернувшаяся с родины волонтёрша.
— Но я не знаю этот язык, — упрямился Моррис.
— Попроси Жанну тебе перевести.
Жанна была француженкой. Она появилась не так давно и Влада не застала.
— А мне плевать, что она скажет! — Моррис не на шутку разволновался: — И что там пишут эти неграмотные люди. Пусть только попробуют приехать к нам на континент. Я найду их даже в Судане. И выбью всех дурей.