Моё дерево Апельсина-лима
Шрифт:
— Но со мною не опасно скакать.
— Не скачу, да? А когда скачешь, как сумасшедший по равнинам Запада, во время охоты на бизонов и буйволов? Ты уже забыл?
Ему пришлось согласиться со мною, потому что он никогда не мог в споре победить меня.
— Но, есть одна, Мизинец, есть одна, куда, ни у кого нет смелости, сесть. Знаешь, которая? Это большая машина Португальца, Мануэлья Валадареса. Ты когда-нибудь, видел, более неприятное имя, чем это? Мануэль Валадарес…
— Оно неприятное, да. Но я думаю
— Ты думаешь, я не знаю, о чем ты думаешь? Да, знаю это. Но в данное время, нет. Дай мне еще потренироваться. Потом я рискну…
И в такой радости проходили дни. Однажды утром я появился с цветком для моей учительницы. Она очень взволновалась и сказала, что я настоящий рыцарь.
— Знаешь, что это такое Мизинец?
— Рыцарь, это хорошо воспитанный человек, который похож на принца.
Все эти дни я входил во вкус учебы и проявлял с каждым разом все большее прилежание. Никогда не было ни одной жалобы на меня. Глория говорила, что я спрятал своего чертика в ящик и превратился в другого мальчика.
— Ты веришь в это, Мизинец?
— Похоже, что да.
— Тогда я раскрою тебе один секрет, но только не сейчас!
Я рассердился на него. Но он не придал этому слишком большое значение, потому что знал, что моя досада не длится много.
Секрет имел место вечером, и мое сердце почти выпрыгивало из груди от нетерпения. Фабрика запаздывала со своим гудком, а люди с выходом. В летние дни вечер приходил поздно. Даже ко времени еды не наступал. Я был у калитки, видя все, не вспоминая о кобре и не думая ни о чем. Я сидел и ждал маму. Жандира даже удивилась и спросила, не болит ли у меня живот из-за того, что кушал зеленные фрукты.
Фигура мамы показалась из-за угла. Это была она. Никто в мире не был похож на нее. Я вскочил одним прыжком и побежал ей навстречу.
— Добрый вечер, мама, и поцеловал ей руку. Даже на слабо освещенной улице я видел, что ее лицо было очень усталым.
— Ты много сегодня работала, мама?
— Много сынок. На ткацкой фабрике такая жара, что никто не выдерживает.
— Дай мне сою сумку, ты очень устала. Я понес сумку с пустыми судками внутри.
— Много нашалил сегодня?
— Немного, мама.
— Почему ты меня ждал?
Она начала догадываться.
— Мама, ты хотя бы немножко любишь меня?
— Люблю тебя, как и других. А что?
— Мама, ты помнишь, Нардиньо? Тот, племянник Деревянной Ноги. Она засмеялась.
— Теперь вспомнила.
— Знаешь, мама? Его мама пошила ему очень красивый костюм. Он зеленый с белыми полосками. Имеет жилет, к которому пристегивается воротник. Но он ему мал. А у него нет ни одного маленького брата, который бы мог его носить. И сказал, что хочет продать его…. Ты не купишь мне его?
— Ай, сынок! Все так трудно!
— Но он продает его в два раза дешевле. И не дорого.
Я повторял слова Якова, ростовщика. Она хранила молчание, подсчитывая в уме.
— Мама, я самый старательный ученик в классе. Учительница сказала, что я получу премию…. Купи мне его, мама. Уже столько времени у меня не было никакой новой вещи…
Однако ее молчание наводила на меня тревогу.
— Слушай, мама, если не этот, то у меня никогда не будет костюм поэта. Лал'a сделает мне галстук с большим бантом, из куска шелка, который у нее есть…
— Хорошо, сын. Я поработаю одну неделю сверхурочно и куплю тебе твой костюмчик.
Я поцеловал ей руку и пошел, прижав ее руку к своему лицу, пока мы не вошли в дом.
Вот так я приобрел костюм поэта. Он был такой красивый, что дядя Эдмундо повел меня сфотографироваться на портрет.
Школа. Цветы. Цветы. Школа…. Все шло очень хорошо, пока Годофредо не вошел в мой класс. Попросив разрешения, он стал говорить с Сесилией Пайм. Единственное, что я узнал, это то, что он показал на цветок в вазе. Затем он вышел. Она с грустью посмотрела на меня.
Когда уроки закончились, она позвала меня.
— Хочу поговорить с тобой, Зез'e. Подожди немного.
Она стала приводить в порядок свою сумку, казалось, что она никогда не закончит это делать. Я видел, что у нее не было никакого желания говорить, и она искала решительности в своих вещах. Наконец она решилась.
— Годофредо рассказал мне кое-что неприятное о тебе, Зез'e. Это правда?
— Я утвердительно качнул головой.
— О цветах? Да, верно, сеньорита.
— Как ты это делаешь?
— Я встаю очень рано и иду мимо сада дома Серджио. Когда калитка едва прикрыта, быстро вхожу и ворую один цветок. Там их столько, что это незаметно…
— Да, но это не хорошо. Ты не должен это делать больше никогда. Это не воровство, это мелкая кража.
— Но это не так, сеньорита. Разве мир не принадлежит Богу? И все, что есть в мире разве не Бога? Тогда и цветы тоже ЕГО…
Она застыла напуганная моей логикой.
— Только так я мог приносить вам цветок, сеньорита. В нашем доме нет сада. А цветок стоит денег…. И я не хочу, чтобы ваш письменный стол всегда стоял с пустой вазой. Она сухо сглотнула.
— А вы разве не дарите мне иногда, деньжата чтобы я купил пирожное с начинкой?..
— Я бы давала тебе каждый день, но ты исчезаешь…
— Я бы не согласился брать эти деньги каждый день.
— Почему?
— Потому что есть и другие бедные дети, которые не носят с собою обед.
— Она вытащила из сумки платочек и незаметно провела им по глазам.
— Сеньорита, вы разве не видите «Совушку»?
— Это кто?
— Та черненькая, которой мать делает на голове валики и подвязывает их бечевкой.