Моё – Ей

Бальмонт Константин Дмитриевич

Столбы закона

Гляди на Солнце, пока есть Солнце. Упорствуй в свете, пока есть свет. А если сумрак, а если полночь, законам мира отмены нет. Столбы закона с земли до неба. Не пошатнет их ничья рука. Но в высь по камню струятся листья. В горах из камня течет река. Дороги мира многообразны. Всей тайны мира не знал никто. Любую мудрость измерит сердце и грустно молвит: «Не то. Не то». Но есть другая, всегда живая, всегда родная, для сердца весть. Она сияет в загадках светлых и в талисманах, а их не счесть. Взгляни на руку под ярким Солнцем, вся золотая твоя рука. И кровь незримо в тебе танцует, а в красной крови поют века. И если джунгли в тигриных играх, и любит полночь сова и крот, Сильней, чем полночь, тот многозвездный, в высоком небе, водоворот. Столбы закона – с земли до неба, но в паутинах меж двух столбов Так много радуг, что семицветный сплетешь для таинств себе покров. В одной улыбке – просветы в Вечность. На всю бескрайность – путь кораблю. Когда ты слышишь преображенный, и, дрогнув, можешь сказать: «Люблю!»

Мой знак

Мой знак – человек на коне. Без хлыста. Ибо конь его – птица. Ибо конь его – ветер, зарница. Задрожавшая вражья бойница. Без хлыста. Но с мечом. И в огне. Но с мечом! Ибо силен дракон. Он с мечом. Ибо змей многоглавый, Многозвенный, весь сборный, лукавый. Завладел, на минуту, державой.

Но счервится, заслышавши гон. Перезвон. Перескок. Переступь. Вся дорога до логова взрыта. Разыграйся четыре копыта. Разгремитесь над цепким сердито, Загоните чудовище вглубь. Раздробите его в глубине. Приговор над бесовской забавой, Просверкайте над былью неправой, Поспешай с жизнетворческой славой, Весь – полет, человек на коне.

Горячий побратим

Я редко слышу тонкий стук копыт. Конь осужден людьми на увяданье, И, чтец времен, поэт и следопыт, Я говорю: Вам будет воздаянье За осужденье таинства веков, Из всех созданий – лучшего созданья. О, дни безмерных конских косяков! Простор степей, покрытых табунами. О, час руды! Кование подков. Когда мой дух глубинно схвачен снами, Я вижу то, что было искони, Я прохожу седыми временами. Горят в пещерах дымные огни. Впервые найден пламень человеком, И пляшет мысль, дремавшая в тени. Он будет ковачом и дровосеком, Строителем крылатых кораблей, Он проплывет к безвестному по рекам. Река ведет к безбрежию морей. Морская синь уводит в океаны. Бежишь с горы, – чем дальше, тем скорей. Из искры – весь цветной ковер Светланы. Вся музыка – из пения огня. В нем жизнь и завоеванные страны. Но кто бежит, металлом ног звеня? Кто смерял все открытые просторы? Везде в веках увидишь лик коня. Леса, луга, пустыни, степи, горы, Охоты, битвы, все, чего хотим, Где воля человека ткет узоры, – Где замысел Судьбы неисследим, Везде свой бег и звонкий голос ржанья, Горячий конь, наш вещий побратим. Но не в одних играниях стяжанья, Испытан он, дарованный Судьбой, Услышь колосья. Вникни в их шуршанья. Постой на ниве ночью голубой, Когда перекликаются зарницы Сказаньями из света над тобой. Священна рожь. Светло зерно пшеницы. Как сказка, взвихрен колос ячменя. Слова одной божественной страницы. Но в звон зерна чей звук взошел, звеня? В нем за сто верст умчавшееся ржанье. И храп, и вздох, и хруст, и ступь коня. Взгляни на звезды, Сосчитай дрожанья Всех желтых, всех зеленых, голубых, Тех свеч тысячелетних обожанья. Составь им лист и знай: Не больше их, Чем тайных несосчитанных внушений, Чьей власти я слагаю ныне стих. Наш мир внутри – дорога отражений. Мы обручальным скованы кольцом. С звериным царством светлых наваждений. О, человек, ты с царским был венцом, Когда умел, в сознаньи вещей связи, До конской шеи припадать лицом. Кто был Кентавром в двойственном рассказе? Не человек ли, скованный с конем? Где ночь черней, чем в грозном конском глазе? К чему в беде мы в дикой скачке льнем? С кем, в юность, делим бурные восторги? Топча Змею, разившую огнем, Не на коне ли был Святой Георгий?

Кувшин высокий

Под дубом древним, Чей ствол твердыня, В горенье света Игра теней. На ветках мощных Шуршанье листьев, По грани листьев Пробег огней. Упорны корни Седого дуба, Разбег зеленый До звезд дошел. Руби, не срубишь, Пили, не спилишь, Железно-твердый Узлистый ствол. Под дубом древним Старинный терем. Тяжелый терем Громадой встал. Оконца узки, И слюдяные, Но отсвет Солнца В них утром ал. И ярко-красный В вечерних зорях, И желто-красный, Когда паром Отяжелевший Провозит тучу И выпускает На волю гром. Среди чертогов Есть зал приемный, Вдоль стен там копья, Мечи, щиты. Решают войны, И пир ликует, И пляска вьется. Поют мечты. Но в самых задних, Так мило тесных, Чертогах малых, Где светлый лик, Смеются дети, Играют дети, И кто б ты ни был, Там твой двойник. Твоя ли повесть, Или чужая, В бессмертных сказках Столетних нянь, С земли до неба Одна дорога, На клад заветный Безгласно глянь. Кувшин высокий Расписан пышно, И в нем ведовский Древнейший мед. Испей немного, Довольно будет. Испьют другие, Для всех черед.

Остережение

Человек и огонь возвращаются в те же места. Человек и пожар, в жуткий миг, не одно ли и то же? Человек и змея, вы в священном преданьи похожи. Человек и червяк, не одна же ли в вас темнота? Если Солнце калит, как медяный расплавленный шар, Если змей сверхземной разлился в перебрызнувшей мере, Иссушенно шуршит вся трава раскалившихся прерий, По безмерным степям заплясал и клокочет пожар! Не оттуда ли к нам, к затаенным, к незрячим внизу, Не из верхних ли мест, где вскипают на Солнце поджоги, Не оттуда ли к нам посылают все жгучее боги? Наша Троя горит. Сто веков закачало грозу. Ты видал ли тайгу? Ты прошел ли всю Русь и Сибирь? Ты проплыл ли в морях всю безбрежность морского свеченья? Ты всходил на Синай? Ты постиг неоспорность значенья Богоданных таблиц, оковавших душевную ширь? Преступи лишь черту, и скрижали упали, звеня. Только искру забрось, опалишь высочайшие крыши. Наше сердце – огонь. Мы по срыву спускаемся. Тише. Пламя любит бежать. Кто изведал все русла огня?

Славословие рыжему льву

Рыжий лев, но с черной гривой, Тучевеющий туда, Где всех облак череда, Не пройдя моею нивой, Будь со мною навсегда. Красный лев, но с белой гривой, Буревеющий туда, Где рекой бегут года, В звероликости красивый, Будь со мною навсегда. Желтый лев, но с синей гривой, С темно-синей, как вода, То сварливый, то игривый, Будь со мною навсегда. Рыжий лев с кудластой гривой, Дымовеющий туда, Где и радость и беда, Без

вреда мне, глянь, бурливый, Будь со мной всегда-всегда. Знаю я, что лев жаднее, Чем любой на свете зверь. Мастью древний лев краснее Каждой крови, верь не верь. Всех земных цветов затеи Не краснее, не желтея. Но для пасти, не робея, Вот, с добычей я теперь. В чащу самую глухую Я прорвался напролом. Мудрым стебли сплел узлом В честь багряного ликую, И добычу я лесную Разрубаю топором. Знаю я, что чем обильней Мной бросаемый кусок, Тем грозней и тем всесильней Львиный рык и львиный скок. Знаю я, что чем богаче Снедь, кидаемая в пасть, Тем пышней в своей удаче Яропламенная страсть. Знаю, знаю, и люблю я Ликованье красных сил. Я хочу, чтоб лев, яруя, Громким криком возопил. Вот, бросаю, не считая, За куском ему кусок. Дыбом грива золотая, И дугою львиный скок. И пока его кормлю я, От добычи не тая, Огневого поцелуя Хватку в сердце слышу я. Чуть замедлю пированье, Скалит зубы жадный рот И гремучее взвыванье Огневой водоворот. Рыжий лев, но с гривой чалой, Выдыхает огнезнак, Чтоб оделся краской алой Надвигающийся мрак. Знаю, дух свиреполицый, В пищу дай тебе леса, И умчишься змеептицей В голубые небеса. Дай по выси темносиней Тучевым пройти холмом, Будешь молнией в пустыне, Будешь в воздухе ты гром. И всемирного пожара Воспринявши весь размах, Ты, явивши образ шара, Будешь Солнцем в небесах. Но, пока веду я дружбу С этим красным, рыжим львом, Пыл его мне служит службу В тайнодействии живом. Разогнавши лютый холод, Разбросав дожди колец, Я себе, вздымая молот, Золотой кую венец.

Воскресенье

Слава доброму мышленью Слава доброму реченью Слава доброму деянью, Вечность – ярким трем огням. Кто к благой склонился мысли, Он склонен к благому слову, Он идет к благому делу, Слава верным трем путям. Мысль – зерно, а слово – стебель, Дело – колос пышной жатвы, В триединстве – завершенье, Трижды слава трем лучам. Троекратной скрепой света Опоясан к битвам жизни, Вопрошатель Заратустра Стал о смерти размышлять. Вопросил он свое сердце, Но молчало грустно сердце, Вопросил Агурамазду: «Смерть возможно ль победить?» Свет миров, создатель жизни, Лунноликий, солнцеокий, Отвечал Агурамазда, К Заратустре говоря: «Ночь – лишь краткий отдых солнца. Ночь поит росой расцветы, Воскресеньем человеков Смерть вовек побеждена». И упавши Заратустра Пред лицом Агурамазды, Ноги звездные целуя, Сомневаясь, вопросил: «Тело было, стало прахом, Ветер пыль давно развеял. Как возможно воскресенье Праха спутанных путей?» В гром и молнию одевшись, Балдахин взнеся из радуг, Отвечал Агурамазда, К Заратустре говоря: «В час, когда я строил небо, Без стропил и без подпорок, Лишь из сущности рубина Изводя широкий свет, – В час, когда моею волей, Восприемница зачатий, Прародительница жизней, Встала круглая Земля, – В час, когда зерно возникло, Как продольный крепкий жемчуг, Чтоб, рассыпанное в прахе, Многократно стать живым, – В час, когда в деревьях, в травах, Силой духа волевого, Сокровенно заиграли Чары тайного огня, – В час, когда из поцелуя Там, во чреве материнском, Стали в первый раз слагаться Руки, ноги и глаза, – В этих всех победах жизни Над пустотами безличья, В этих всех изводах ликов Из глубин небытия Было больше трудной тайны, Чем в восторге воскресенья, – В настоящем и в прошедшем Есть грядущее всегда. Не из прошлого ковал я Настоящее мгновений, Не из бывшего я вынул Синь эмали верховой, – Изумруды всех былинок И рубины всех расцветов Из небывшего исторг я Волей творческой мечты. Так насколько же мне легче, Взяв металл отяжелевший, Дунуть в горн и в плясках красных Жидкость ковкую ваять. Подниму тяжелый молот. Опущу гремучий молот, Пламя любит быть веселым, Жизнь живет, и смерти нет. Только помни три завета, Мысль, и слово, и деянье, Возрожденье – в недрах воли, Воскресенье – не обман». И, восставши, Заратустра Услыхал, что гром уходит, Увидал на небе синем Семицветную дугу, – Увидал под склоном горным Нивы, пастбище и дом свой, Услыхал в древесной чаще Звонкий голос соловья.

Золотой обруч

1

Красивы блески царственного злата, Добытого в горах и руслах рек. В нем силу солнца понял человек, В нем страсть, любовь, и бой, и гуд набата. Чтоб клад достать, утроба тьмы разъята, Оплот гранита жаждущий рассек. Подземный Вий, из под тяжелых век, Признал и в краткодневном смелом – брата. Не говори о золоте слегка. Колдуют долго солнечные чары По руслам рек и там, где срывны яры. Власть перстня обручального крепка. Всесильны желто-алые пожары. Изыскан огнь осеннего листка.

2

Изыскан огнь осеннего листка, Когда, лиясь, внедряются рубины В белесоватый страх в листве осины И кровь сквозит в листве березняка. В персидских шалях липы. Нет цветка Краснее ягод вызревших калины. В них бусы вспева пламенной былины. По ржавым листьям пляска уголька. Лесная глушь – расплесканное море. От искры искра, зыбь и цепь огней, Многорасцветный праздник головней. Душа ликует в красочном просторе. Что в дали той, что вовсе далека? До моря путь – чрез три страны река.

3

До моря путь – чрез три страны река. Поток весны – через пороги лета, И осень, пред зимой, в огонь одета. В тройном запястье тайна глубока. Бездонный ров. Над ним лежит доска. Пройди туда, где явь иного света, Не торопя оправданность обета, И, выпив радость, знай: нужна тоска. К нам, в наших днях, должна прийти утрата. У сердца с правдой мира договор. Нам осенью поет о нем узор – Кровавого разорванного плата. И, эхом к нам идя сквозь гулкий бор, Волнует зов минувшего «Когда-то».