Моё – Ей

Бальмонт Константин Дмитриевич

Кукушка

Двенадцать раз прокуковала Кукушка в полночь октября. Я это говорю не зря, Тут чуда вовсе не бывало, Но все же был я рад немало, С тем звуком сердцем говоря. Кукушка звонко куковала Лишь у соседа на часах. А я душою был в лесах, Захваченных певучим маем, И утешался крепким чаем, И тем, что в скромных погребах, Верней, в шкафу, в моей столовой, Еще бутылка рому есть. Она поможет мне прочесть, Сплетенную родной дубровой, Далеких дней живую весть. Я, не замедлив, отметаю Возможность легкой клеветы, Что у вина я, в песне маю, И вдохновенье занимаю, И дар играющей мечты. Нет,

это с детства мне знакомо, И больше, чем ордам певцов, Прошу прощенья, я таков. Но все же две-три рюмки рома Мне ощущение дают, Что я еще в России, дома, И что возможен там уют. Вздыхает ночь под липой старой, Поют лягушки у пруда, И кто-то звучною гитарой Крепит напев свой струнной чарой. А в небе яркая звезда Гласит, мерцая и блистая, Что в мире радость молодая Не умирает никогда. Я четко вижу все родное. Луны белеет полоса, И васильков цветет краса, И поле царствует ржаное, И поле шумного овса. Какие пастбища и нивы! Какие пышные леса! В них океанские разливы, И звонких песен голоса. «Бог помочь!» – радостное слово. И падает тяжелый цеп, Легко взлетает в воздух снова, Работа, радость, теплый хлеб, И соты липового меда, И добрый взор в ответ на взор. Круговорот живого года, И звезд осенних разговор О том, что с самых давних пор, От детства нашего у Бога, Все знаем в тайне сердца мы, Что к свету нас ведет дорога, А не путями жадной тьмы. Лесная нежная опушка, Моя далекая весна. Скажи мне, вещая кукушка, Надолго ль жизнь мне суждена? Кукушка вдруг прокуковала, Один прокуковала раз. Но это значит, пробил час. А если б, мне пропев так мало, Она лишь год провозвещала, – Как был бы рад я, наконец, Что из разъятого обрыва, От каменеющих сердец, Уйду туда, где дышит нива Иного, звездного налива, Где сеет Звездный мой Отец.

Оазисы

Я развернул играющие ткани. Египет с Вавилоном мне ковры. Китай, Аннам – лучистые шары. Эллада, Троя, Крит – в огнетумане. Вот Индия, чей взор как очи лани, Созданье зимоблещущей горы. Арабия, пустынные шатры. Ниппон далекий, сад на Океане. Где творческая воля, – там мой стан. Где достиженье, – грезой там колдую. Люблю весну творяще-молодую. Расцвет цветка и звон пчелы медвян, Но правду где сполна найду людскую? Не знаю. И любуюсь. И тоскую.

Речной дух

Душа Египта – ход могучий Нила, Разлив бегущий вниз от Сильсилэ. Египет – храм, взнесенный на земле, Что строила реки священной сила. Так Ганга с Джумной слившаяся вила Взнесла чертог, где Солнце на челе. Грань Зимогор, вздымаясь в лютой мгле, Копя снега, их влагой разрешила. Так Волга укачала всех славян, В былине дней разгульно-молодая, Гадая в снах и в песне пропадая. Но волжской волей, влагой Волги пьян, Дойдя туда, где Персия златая, Умеет Скиф одно: курить кальян.

Кальян

Дымок лазурный – ткань минутный риз Развеется, и снова греза строит. Диван с ковром цветистым дух покоит. Не вечно вверх, взгляни, душа, и вниз. Здесь соловей в веках, поет Гафиз. Гаканий спит. Саади песнь удвоит. Люби любовь. Любить печаль не стоит. Лишь в поцелуе все умы сошлись. В моих владеньях розы на просторе. В моих покоях сонмы черных глаз. Не смотрят джинны в светлый мой рассказ. Любовь и Смерть – в содружном разговоре. Одна другой дарует яркий час. Здесь розы, розы, розовое море.

Верблюды

Прошли караваном верблюды, качая своими тюками. Нога на широком копыте в суставе сгибалась слегка. Изящна

походка верблюда. Красивы верблюды с горбами. И смотрят глаза их далеко. Глядят на людей свысока. Когда же достигнут до цели, мгновенно сгибают колени. Как будто свершают молитву с сыновьим почтеньем к земле. Недвижны в песках изваянья. На золоте красные тени. Вот выбрызнут звезды по небу, ожившие угли в золе.

Редкий цветок

Редкий цветок в отдаленной стране. Сердце его – голубое. Сам золотой он на стебле-струне. Весь он – как солнце слепое. Сердце его – голубое как глаз. Только лазурное око Смотрит цветочным зрачком не на нас, Недостижимо – высоко. Видит ли, чует ли, помнит ли он, Тайное все, что там было? Синий излился в него небосклон, С нами неслитая сила. А лепестки золотые, они Глаз не имеют, сияя. В них раскалились не наши огни Светят от мая до мая. Видит ли Солнце, кого оно жжет, Видит ли, что им согрето? Помнит ли птица верховный свой взлет В час, когда ночью одета? Редкий цветок из далекой страны. Ты мне понятен – в июне: Все мои мысли тогда – влюблены, Весь я душой – накануне.

Обруч

Опрокинутый в глубокую воронку Преисподней, Устремляя вверх из бездны напряженное лицо, Знаю, мучимый всечасно, что вольней и благородней Быть не в счастье, а в несчастье, но хранить свое кольцо. То, единое, златое, ободочек обручальный, Знак обета нерушимый, связь души моей с мечтой, Обещание немое, что не вечность – мгле печальной, Я вкруг пальца обращаю путь до Неба золотой. Я тихонько повторяю имя нежное Единой, Той, с кем слит я до рожденья, изменить кому нельзя, И прикованный к терзаньям, и застигнутый лавиной, Видя тонкий светлый обруч, знаю, к выси есть стезя. Так. Не Адом я захвачен, не отчаяньем палимый. Капли с Неба упадают в глубь Чистилища до дна. И, пройдя круги мучений, минув пламени и дымы, Я приду на праздник Солнца, просветленный, как весна.

Ресницы

На глаза, утомленные зреньем, опусти затененьем ресницы. Разве день пред дремотой не стелет над землею по небу зарю? Разве год пред зимой не бросает по деревьям пролет огневицы? Разве долго не кличут к раздумью – журавлей, в высоте, вереницы? Разве совесть в свой час не приникнет с восковою свечой к алтарю? Мы прошли тиховейные рощи. Мы прочли золотые страницы. Мы рассыпали нитку жемчужин. Мы сорвали цветок медуницы. Усмирись, беспокойное сердце. Я костром до утра догорю.

Костры

Вы все возникали случайными, Кострами горели в лесу, И мысль, расцвеченную тайнами, О вас – через жизнь я несу. И та ли, с глазами несмелыми, Как пепел под тленьем огня, – И та ли, которая белыми Плечами пленила меня, – И та ли, что сказкой маячащей Мне снилась и снится теперь, – И та ли, что осенью плачущей В мою постучалася дверь, – И та ли, что зыбкими взорами Манила, шепча мне: «Не тронь!» – И та ли, – их много, – с которыми Я мысль опрокинул в огонь, – В плавильне единою лавою Сверкают и злато и медь, – Единственной славны мы славою, Уменьем гореть и сгореть.

Любовь

Любовь. Любовь. А что она такое? Мы говорим «Люблю», не понимая, Не зная, не предчувствуя, какая Влечет нас властно воля в мировое Жерло. Быть может, там мы золотые слитки Найдем себе, алмазы ожерелью, Быть может, взяты огненной метелью, Мы встретим чудищ, странных змей в избытке, Лишь зло? Но мы идем, и никакая сила Не явится препятствием хотенью, Дойдем к мечте хоть сонной грезой, тенью, И разве Смерть когда остановила Мой взлет? Я умирал. Не раз. Давно. Когда-то. Я вновь живу. Хочу. Исполнен рденья. Нет меры, нет преграды для хотенья, И снова звуком кровь моя богата, Поет.