Мое открытие музея
Шрифт:
Конечно, я его хорошо знал!
– Ничего, не расстраивайся, мы тоже скоро за ними. Садись. Для тебя у нас осталось, немного, правда, не надо опаздывать, а нам, значит, хватит, - он выдвинул ящик, достал мутную стопку и обтер грязной тряпкой. Вылил из бутылки в стопку.
– Пришел бы на полчаса раньше, у нас сегодня некоторое событие...
– Интуиция все-таки подвела. Расхвастался. Хорошая у вас работа. А что за событие?.. Да я сейчас сбегаю, где у вас тут...
– Ты что?.. Ты мой дорогой гость, я так рада, что вы знакомы, если бы не Дмитрий Михалыч...
– Давай, давай, - сказал Дмитрий Михалыч, - молодым бегать, а старикам вспоминать...
Она поцеловала меня в губы и выскочила в дверь.
– Здорo'во, - сказал бородатый, - ты меня, правда, не узнал?
– В голову не пришло, что ты можешь здесь быть, да и темновато... Хорошее место, ничего не скажешь.
Он открыл шкапчик, покопался и вытащил пузырек с желтоватой жидкостью.
– Пока то да се, а это, считай, коньяк.
Мы выпили. Едва ли это был коньяк, но и не тормозная жидкость.
– А ведь верно, все померли, - сказал он.
– Одни померли, а другие... Других нет. Правильно, что пришел.
– А что вы тут обсуждаете?
– спросил я.
– Я сейчас был наверху, они такое несут, я думал - шутка, а выходит, серьезно?
– Дело не в том...
– сказал он.
– Разве в этом дело?
Бутылку они, конечно, до меня усидели, он-то, надо думать, больше, хотя и она что-то уж слишком лихая...
Он снова полез в шкапчик.
– Знал, что есть!
– и налил из другого пузырька.
Эта была похуже, может, та самая тормозная жидкость.
– Сложная у вас жизнь, ничего не понять, - сказал я.
– Конечно, сложная, надо дожить до второй бутылки - а как?
– Стало быть, ты тут всегда и работал?
– Всегда не всегда, но давно. Помню, когда мне привезли твой архив...
– Какой архив?
– Пять чемоданов и еще сумка была здоровенная.
– Это когда ж было?
– Когда тебя посадили, по всему городу тогда таскали твои чемоданы, а у меня этого хлама, сам видишь.
– А я и не знал - надо же!
– Зачем тебе знать, главное - сохранили.
– Прости, что из-за моего хлама...
– А мне какое дело - хлам или что стоящее? Мое дело было сохранить.
– Прости ради Бога, - сказал я, - я тут совсем ни при чем, я и правда не знал...
– Куда ж она делась - что-то долго?.. Да... Ты бы пришел к нам на вернисаж, сразу бы понял: какой ни лом - все к ней, маленькая такая, а у нее с каждым свой разговор, свои отношения... Все к ней, одним словом, она их всех...
– Что "к ней", - спросил я, - и что "всех"?
– Разве поймешь такую барышню, я, другой раз, смотрю - и поражаюсь. А десять лет назад, когда пришла после института - птичка серенькая, всех боялась, ничего не смыслила или не решалась... Помнишь в нашем детстве зоомагазин на Кузнецком?
– Еще бы, - сказал я, - птички, рыбки...
– Возьмешь такую махонькую, прыгает в клетке, а весной...
– Свобода им нужна, - сказал я.
– Мы их всех мечтали выпустить, забраться, думали, ночью
– Всех не по соплям, - сказал он, - хотя бы одну... А нужна ли ей свобода - канарейке, я имею в виду? А если ее ворона склюет или еще кто? А где она пить-есть найдет - избалована, да и тяжело в нашем, прости меня, климате?
– Что ж ей в клетке сидеть?
– А ты Господь Бог, что за нее решаешь? Откуда ты знаешь, что ей лучше?.. Дура она, конечно, но...
– Стало быть, не выпускать?
– Если ты ее когда обидишь, - сказал он вдруг и посмотрел на меня из-под лохматых бровей, - я тебя...
Каблучки прогремели по коридору, звякнула, покатилась банка, она ворвалась в комнату, пакеты на стол, книги, бумаги полетели на пол...
– Очередь, как на грех, но я сейчас быстро...
– Она немедленно уронила на пол толстый том художественного журнала, сказал я, - и в большой комнате сразу стало мало места...
– А аромат воздуха и духов?
– продолжила она, вытаскивая из сумки бутылку и свертки.
– А где ты видишь целующихся голубков?
– Только двух стариков, - сказал Дмитрий Михалыч.
– Стало быть, прошли времена Паоло и Франчески?
– спросил я.
– Да уж для нас с тобой, разумеется, - сказал Дмитрий Михалыч.
Она присела к столу, уронила руки на колени и посмотрела на меня теми самыми глазами.
– Я бежала сюда и думала - ну как хорошо, что я тебя однажды... Что ты вернулся, что сегодня вы встретились, а мне и в голову не приходило, что вы знакомы...
– У нас город маленький, - сказал Дмитрий Михалыч, - все друг друга знают. Как в деревне.
– Понимаешь, книги остались, - она не спускала с меня глаз, - вернулись! А Дмитрий Михалыч - погляди, погляди на его руки! Он их переплетал, эти самые книги, рукописи, этими самыми руками, папиросные листы, прятал - сохранил! Рукописи и горят и не горят, понимаешь? Как Бог захочет. Он захотел - они остались, сохранились. И вот мы встретились, и сейчас мы вместе... Понимаешь, вместе!.. Вот она, та самая живая жизнь музея, где всякий документ или страничка, где каждая судьба... А все остальное, от чего кто-то там начинает тащиться - пошлость и стыд. А я тебя люблю, - сказала она, - с каждым днем все... А сегодня, когда ты встретился с Дмитрием Михалычем...
– Давай бутылку, - сказал Дмитрий Михалыч, - а то я сейчас заплa'чу.
Я не уверен, что верно выстраиваю экспозицию моего музея. Не профессионал. А сейчас, говорят, время профессионалов. Все тех же самых "профессионалов". Других у нас вроде бы и нет. Скучно.
Наверно, был год 92-й. Или 93-й. Все тот же Кузнецкий мост. Еще перестроечный, без роскошных сегодняшних магазинов. Даже ностальгический зоомагазин доживал свое.
Все та же дверь (или рядом, соседняя?).
Сколько же прошло лет? Значит так: я пришел сюда впервые спустя десять лет после ареста отца, стало быть, в 1946-м, еще ничего не зная о его судьбе, и мне сказали, что он умер неведомо где по неведомой причине. В государственном учреждении сказали, после месяца проверки.