Моё печальное счастье
Шрифт:
— Спасибо, — сказала я, опустив голову. — Вы не хотите прилечь?
— Нет, я должен заняться некоторыми вещами…
— Разумеется. Могу я помочь вам?
— Можете. Нам обоим предстоит большая работа.
— Скажите… Скажите, мадам похоронят в Америке?
— Да.
— Вы не поедете на похороны?
— Нет. Капеллан штаб-квартиры НАТО отслужит здесь заупокойную мессу.
Он с трудом поднялся и подошел к проигрывателю. Все было готово, чтобы запустить его, стопка пластинок лежала рядом. Мне показалось, что он включит его, и я остолбенела.
— Так же надо поступить и со всем остальным, Луиза.
— Я не понимаю.
— Надо собрать вещи моей жены и раздать их бедным.
— Всю одежду?
— Да, всю. И остальное тоже — мелочи, белье… Все!
Он облокотился о камин, уткнулся лбом в изгиб руки и стал что-то говорить по-английски. Должно быть, то были стихи, судя по ритмическому звучанию фраз. Я заплакала, охваченная внезапной, бьющей через край жалостью. Он страдал на свой и только ему свойственный манер, Джесс Руленд.
Во второй половине дня явилась полиция, начавшая расследование. Под словом «полиция» я имею в виду комиссара Леопольдвиля, того, что присутствовал на вечеринке и, похоже, попал под чары мадам. Вся эта история с отрытым переездом, который должен был быть по всем правилам перекрыт, стала предметом пересудов по всей округе. Парижские газеты смаковали подробности и, сами понимаете, нарасхват продавались у нас.
Главное было установить, что за преступная рука подняла шлагбаум, так как Маньенша в данном случае была ни при чем. Двое вокзальных служащих, возвращавшихся домой после работы в час сорок, официально засвидетельствовали, что к этому времени переезд был закрыт. К подходу же экспресса, то есть к часу сорока шести, его открыли. Предполагали, что какой-нибудь автомобилист в спешке за несколько минут до появления Рулендов, поднял шлагбаум, не потрудившись потом опустить его.
Джесс принял комиссара в гостиной, предложил ему виски и сигару. Тот неловко сидел на стуле, положив фетровое кепи на колени. За исключением пьяных драк у нас ничего особенного не происходит, поэтому сюда обычно назначают молодых полицейских, чтобы они привыкали к административной рутине.
Оставив их наедине, я нарочно неплотно притворила дверь в коридор. Делая вид, что занята уборкой, я постаралась не пропустить ни слова из их разговора. Комиссар начал с того, что выразил соболезнование, а потом сразу же перешел к делу:
— Господин Руленд, я хочу, чтобы вы рассказали мне о случившемся со всеми подробностями.
— Это не займет много времени, — спокойно ответил Джесс. — Я возвращался из Парижа, моя жена задремала… В момент, когда я въехал на переезд, я увидел справа огни. Я только и успел понять, что это поезд… Я, должно быть, затормозил. Это было ужасно, господин комиссар.
— Я думаю.
Джесс вздохнул.
— Возможно, нажми я на газ, мы сумели бы проскочить. Не знаю. Моя нога сработала автоматически, трудно контролировать себя в такой момент. Оглушающий грохот, и я оказался на куче камней… А потом… that's all [2] …
2
Вот и все (англ.).
— Понимаю. Когда вы выехали на путь, скорость была велика?
— Нет. Впрочем, я никогда быстро не езжу, даже по прямой. В Штатах скорость ограничена, вы ведь знаете?
— Когда вы приближались к переезду, вас кто-нибудь обгонял?
— Да, мотоцикл.
Комиссар прошептал скорее для себя, чем для Джесса:
— Мотоциклист проехал бы через калитку, ему не нужно поднимать шлагбаум. Вы не заметили красных огней какой-нибудь машины впереди вас?
— Нет, не заметил.
— Странно. Ведь кто-то — не сторожиха — поднял шлагбаум перед вашим прибытием.
— Толстуха не слышала, чтобы какой-нибудь автомобиль останавливался?
— Нет. Она спала. Я сам попробовал покрутить ручку шлагбаума, она идет легко, почти бесшумно… Ну, что ж… Пока все, месье Руленд. Мы постараемся найти мотоциклиста, о котором вы говорите, возможно, узнаем от него кое-что еще…
Комиссар ушел. Джесс казался взволнованным. Он позвал меня:
— Луиза!
— Месье?
— Вы закончили собирать вещи Тельмы?
— Да, месье.
— Кому вы собираетесь отдать их?
Я немного смутилась.
— Моей матери, если вы не против.
— О'кей.
— Я хотела спросить насчет мехового манто, что с ним делать? Оно дорогое, вы могли бы продать его.
— Нет, возьмите себе!
— Себе? — едва произнесла я.
— Да-да. Только при мне не носите, отложите на потом.
— О! Месье! Это слишком дорогой подарок!
— Это не подарок; если вам не надо, отдайте, кому хотите.
— В таком случае, я оставлю его себе.
— О'кей. Луиза, нам надо поменяться комнатами. Вы не против спать в моей?
— Нет, месье.
— Хорошо. Теперь все.
Итак, прекрасное манто Тельмы осталось висеть в шкафу, так как я расположилась в их спальне. Я была счастлива иметь такую потрясающую меховую вещь, но грустила оттого, что смогу носить ее только «потом». Это «потом» означало — когда я перестану работать у месье.
Я бы соврала, рассказывая вам, что спала в эту ночь на их широкой кровати. Впрочем, почти до утра в доме были люди. Участники памятной вечеринки: генерал, мой упитанный танцор, француз, бельгиец, молодой верзила и еще какие-то незнакомые мне. Они приходили побыть рядом с Джессом, поддержать его.
Вначале у них был серьезный и скорбный вид, но под влиянием виски тон разговоров повышался, и в своей новой спальне я долго слышала, как они оживленно гундосили. Только на рассвете я смогла заснуть. В предрассветных сумерках я различала дверь ванной, и мне все мерещилось, что Тельма вот-вот должна выйти из нее в своем белом полосатом пеньюаре, попеременно открывавшем то грудь, то бедро.