Мое побережье
Шрифт:
Чувствуя дискомфорт, посмотрела в ответ. Отец отвернулся. Ушел, как уходил всегда. Только плечи его немного поникли, а глаза наверняка уставились на сжатый в руке стакан, что простоит нетронутым до утра на журнальном столике.
Мне оставалось бесконтрольно выдохнуть, освобождая легкие от искрящегося легким напряжением воздуха. Мы не ладили. Совсем не ладили.
Интересно, можно ли извиняться перед человеком за то, что ты напоминаешь ему покойную жену? Если да, то я бы попросила прощения. Сомневаюсь только в уместности всего.
Человек не виноват, что рождается таким, каким приходится; выглядит данным образом, никоим иным, имеет предоставленные
Я рассеянно стучала пальцами по столу, с дурной привычкой кусая губы и глядя на прикрепленную магнитом к холодильнику фотографию мамы и папы, еще молодых. Снимать ее почему-то не решились — словно некрасиво оно получалось по отношению к человеку, которого не стало. Но я, по правде говоря, дышала бы свободней, если б снимок перенесли в гостиную, где я нахожусь не так часто. Я люблю маму. Не хочу говорить «любила» — как можно перестать любить человека с его смертью, если он навсегда остается жить в твоих воспоминаниях, на чувственном уровне? Я люблю ее, правда. Но мне немного… больно? Видеть снимок улыбающейся блондинки в окружении желтых роз и новоявленного жениха, бесконечно счастливой и живой. Сердцем, душой. «Майк и Гвен» — отвечали друзья, когда их спрашивали, кого бы они привели в пример идеальной пары. Теперь она улыбалась только в покрывшихся пылью альбомах на нижних полках книжного шкафа. А у меня раздваивалось сознание из-за диссонанса последних воспоминаний о женщине в больничной палате, обложенной поддерживающими угасающую жизнь аппаратами, и этих фотографий, которые лишний раз вызывали под коркой ее образ. Столкновение конфликтующих представлений. Это было… тяжело.
Мне ее не хватало. Очень, критически, до безобразия. Каждой девушке необходима мать на порах подросткового периода. Что бы она сказала о Тони, когда б я их познакомила? Он бы ей понравился? Какой бы совет она дала в ситуациях, когда бы мне приходилось улыбаться в компании, где б он держал свою руку на коленке очередной выхоленной девицы и нашептывал на ухо пошлости? Принесла бы она в комнату чай и погладила бы по голове, покуда б я лежала на кровати лицом к стене, заливая подушку очередной порцией глупых слез? Моя жизнь оказалась лишена понятий «материнская поддержка» и «любовь». И, наверное, в этом была причина, от чего я часто чувствовала себя в некотором смысле обделенной. Она была нужна мне, и ее нельзя было вернуть никакими способами.
А чертова фотография на холодильнике только лишний раз напоминала о том, чего у меня нет. Да чего никогда уже не будет.
Отобрав три кусочка разрезанного в упаковке батона, я их уложила на тарелку и, по пути хватая со стола ложку, щелкнула «лапку» чайника. Ужинать с размахом перехотелось, но вот от горячего шоколада и тостов с сырным кремом я бы не отказалась. Никогда и не при каких обстоятельствах. Пусть шоколадный порошок растворимый, а «блюдо» совсем нельзя назвать деликатесом, достойным программы здорового питания.
Оккупировавшись жалкой импровизацией еды, поднялась по обыкновению наверх. Войдя в спальню, включила гирлянду. Полумрак рассеялся, создавая атмосферу вполне пригодную.
Настроение заниматься какими-либо глобальными делами решительно отсутствовало. Ненавижу это чувство — подавленность вкупе с физическим и ментальным истощением. Когда ничего не хочется делать, но ты готов проклинать себя, на чем свет стоит, за безделье. С такими психологическими мозговыми конфронтациями
И все-таки света было маловато — пришлось включить настольную лампу и переместить ее с письменного стола на прикроватную тумбочку, вынуждая несчастный провод растянуться. Но иначе я совсем не увижу листов, за которые намеревалась сесть.
Одно из преимуществ осени или зимы — возможность закутаться в одеяло без риска быть осмеянным. Здорово, когда твой «ватный друг» испещрен «девчачьими» цветочками; сразу почему-то на пару процентов поднимается настроение. Мелочь, а приятно. Так они и чередовались в шахматном порядке по всему тканевому периметру: квадрат зелено-белой клетки, квадрат мелких розовых цветов на белом фоне.
В дни, когда все шло, будто через одно место, и расположение духа было сходным с представителями отряда самоубийц, все, на что меня хватало — это рисование птиц в карандашном варианте. Глупо, учитывая, что альбом я прятала и никому не показывала, да и в жизни мне это занятие однобокой тематики уж точно никогда не пригодится, но я все равно продолжала убивать собственное время. Если не читались книги — рисовалось. Если не рисовалось — лежалось и мечталось под музыку. Ужасно увлекательный и красочный досуг, с этим не поспоришь. А, главное, какой прагматичный.
Хотелось научиться рисовать кошек — наблюдалась за мной не самая высокоинтеллектуальная привязанность к интернет-блогам, авторы которых выкладывали на страницы множество вдохновляющих картинок. Наверное, это свойственно девочкам — заниматься подобной «ерундой», как бы окрестили сию деятельность мальчики.
Я мечтала нарисовать нашего рыжего перса, совсем нелогично названного Снежком. Мозговзрывательная кличка для перфекциониста. Но моим пределом были птицы, которые сидели на не всегда получающихся ветках.
…и Тони Старк.
Если я когда-нибудь буду умирать, то мне придется любой ценой вставать с кровати, ползти к шкафу и сжигать неладные портреты, ибо ни одна живая душа не должна их созерцать.
Это случалось в периоды настроенческого упадка и крайнего приступа ностальгии, когда все, что было в моих силах — выплескивать накопившийся избыток эмоций на бумаге. Некоторые из них получались, как живые, некоторые я зачеркивала жирным слоем черных линий, пока карандаш не ломался.
Порой хотелось разорвать их на кусочки или пририсовать особенно удачно вышедшему мистеру Старку усы. Напакостить в лучших традициях мультяшек сороковых годов студии «Metro-Goldwyn-Mayer». А иногда я на них просто смотрела. Дополняла деталями. Аккуратно прорисовывала тонкие морщинки в уголках улыбающихся глаз. Корректировала художественный беспорядок на голове в стиле «я пытался причесаться, но сломал расческу о череп».
Так или иначе, они были. И знакомить их с мусорным ведром не поднималась рука.
Я пристроила ноутбук возле ног, скрещенных в позе «лотоса», разложив с другой стороны карандаши с ластиком и подложив под листы оставшуюся с детских лет энциклопедию. Динамик слабо вещал по кругу любимые песни. И все было бы хорошо, если б переносица не ныла при каждом удобном случае.
И не только переносица.
Карандаш лениво очертил тонкую линию будущего лба.
***
Когда тяжелые свинцовые тучи не нависали над Маунт-Верноном, атмосфера становилась весьма прозаичной и совсем не наталкивающей на мысли о суициде. Как, к примеру, сегодня — пусть солнечные лучи застилали слабо-серые облака, но создавалось ощущение, что ближе к выходным распогодится, и тогда городок наверняка «оживет», расцветет душой.