Мое самодержавное правление
Шрифт:
По окончании экзекуции, они, понятно, ожесточенные таким обращением с ними, еще более возмутились и обратили свою месть на фон Дервиза, который, как говорили, пострадал при этом.
Как всегда бывает в подобных случаях, история эта разгоралась более и более.
Почетным опекуном института в то время был Сергей Степанович Ланской, впоследствии министр внутренних дел и граф. На время пребывания государя в Гатчине он также всегда приезжал туда, останавливаясь в особой небольшой квартире, предназначенной исключительно для него, в самом здании института.
Бывши мальчиком, я попросил
– Зачем у него так много париков? – спросил я сторожа.
– Это, изволите ли видать, для того, – объяснил он, – что они надевают парики по очереди: спервоначалу наденут, примерно, вот этот, с самыми короткими волосами и поносят его несколько дней. Потом наденут вот этот, у которого волоса чуточку подлиннее, и тоже поносят его несколько дней.
Потом вот этот, еще подлиннее, и так до последнего. После того надевают с самыми короткими волосами – оно и выходить так, как будто у них собственные волоса растут, и будто они их подстригают.
Но это – между прочим. Дело же в том, что история с учениками старшего класса столько нашумела, что Ланской должен был доложить о ней лично государю, из предосторожности, чтобы слух о ней не дошел до него сторонними путями.
Приехав в институт, император Николай Павлович потребовал представить себе два старших класса и высказал им свое крайнее неудовольствие за случившееся, а в заключение приказал главных виновников сдать в солдаты.
Такое строгое решение испугало Ланского, который, видимо, не ожидал подобного исхода дела. Несмотря на гнев государя, он осмелился робко заметить, что главные виновники за все время пребывания в институте вели себя хорошо и были лучшими учениками, во имя чего и просил пощадить их.
Государь на это ходатайство ответил:
– Мне не нужно ученых голов, мне нужно верноподданных.
Далее просить было, конечно, невозможно. Несчастных отделили в особое помещение, и они уже готовились надеть солдатские шинели, но, к счастью их, чрез несколько времени государь смилостивился, не знаю, по собственному ли почину, или вследствие чьего-нибудь ходатайства, только от солдатчины они были избавлены и отправлены на службу в провинциальные города.
Выражение государя, приведенное мною, в высшей степени характерно: оно чрезвычайно выпукло обрисовывает его историческую фигуру и объясняет большую часть явлений его царствования. Ни к чему так строго и беспощадно не относился император Николай Павлович, как ко всякому проявлению неповиновения или вообще протеста против какой бы то ни было власти.
Самый Венгерский поход был предпринят, в противность политическим интересам России, ради все того же принципа. Человек добрый, любящий, внимательный к нуждам каждого, очень часто трогательно нежный, как это увидим далее, он становился суровым и беспощадным при малейшем проявлении того, что в те времена называлось либеральным духом.
Суровую военную дисциплину, с ее безмолвным повиновением и безропотным подчинением младшего
Император Николай никогда не оставлял своих верных слуг и заботился о них с трогательным вниманием. Когда какой-нибудь заслуженный генерал делался от старости или болезни уже негодным к действительной службе, государь создавал для него какое-нибудь почетное место, чтобы отставкою не оскорбить старика.
Так, однажды в Гатчине одновременно служили: полицеймейстер города, комендант города Люце и особый комендант дворца, старый генерал, фамилии которого не помню. И первым-то двум в таком маленьком городе делать было нечего, а последний был прислан государем совсем уж сверхкомплектным.
Когда бывший военный губернатор Петербурга генерал Кавелин захворал психическим расстройством, государь, по совету докторов, прислал его в Гатчину, отвел ему помещение в самом дворце и приказал исполнять все его прихоти, как бы странны они ни были. Воля государя была свято исполняема всеми начальствующими лицами.
Помню такие случаи. Однажды ночью к моему отцу, бывшему в то время главным надзирателем в Гатчинском институте, прибежал сторож объявить, что в институт приехал генерал Кавелин и требует священника. Наскоро одевшись, отец пошел узнать, в чем дело, и застал Кавелина в одном зале, перед церковью.
– Где священник? – спросить Кавелин.
– Он живет в городе, в частном доме, ваше высокопревосходительство.
– Пошлите сейчас за ним, надо служить молебен, а я тут подожду.
Нечего было делать, отец мой послал за священником, а Кавелин сел на подоконник и терпеливо ждал. Но чрез несколько минуть он соскучился.
– Вы кто такой? – спросил он отца.
– Старший надзиратель.
– А! Где же ваши воспитанники?
– В спальнях, ваше высокопревосходительство; теперь третий час ночи.
– Покажите мне спальни!
– Пожалуйте.
Пошли они по спальням. Кавелин обходил их, осматривал, расспрашивал и, по-видимому, остался доволен. Пока они занимались осмотром, пришел священник, о чем сторож, бегавший за ним, не замедлил уведомить. Кавелин вернулся в церковь и приказал служить молебен. Помолившись очень усердно, Кавелин поблагодарил священника и моего отца и спокойно отправился пешком во дворец.
В другой раз, также ночью, он вышел из дворца в одном белье и направился в казармы кирасирского полка, расположенные рядом с дворцом. Часовому он приказал позвать трубача, и, когда тот явился, Кавелин велел ему трубить тревогу.
Весь полк должен был подняться. Дежурный офицер подошел к Кавелину спросить, в какой форме он прикажет явиться.
– В какой форме! Разумеется, в походной, – отвечал Кавелин.
Солдаты оделись, оседлали лошадей. Разосланы были гонцы по офицерам, которые все жили в разных местах города.