Мое самодержавное правление
Шрифт:
Шельмам зададим феферу [196] тем, что ты с Фурманом приготовил. Что-то у нас делается в Калише? Не дозволяй мучить, а вели учить умеренно, но с толком.
Пален пишет про разговор с королем Французским, в котором он, говоря про сумасбродные ругательства и угрозы Англии, поручил мне сказать, что хотя не верит, чтоб они могли действительно на что подобное решиться, но что, во всяком случае, он никогда к Англии против нас не пристанет.
196
Т. е.
Тем лучше для него, но и нам хорошо это знать. Замечательно, что в Англии точно боялись, чтоб я не сделал неожиданно десант на их берег, и начинают о сем явно говорить, признаваясь, что за год сие возможно было исполнить без всякого препятствия. Стало, вот до чего довело их сумасбродное то правление!
Вот опять новое министерство во Франции. Что за народ, что за порядок вещей, и есть ли тут возможность что-нибудь путного ожидать? Как им все это не надоест! Я решился про это вовсе не говорить с Поццом [197] , что его крайне озадачивает. Он, как кажется, человек порядочный, а жена его довольно любезная женщина.
197
Т. е. с графом Поццо-ди-Борго, нашим послом в Лондоне. П. Бартенев.
Беременность жены моей кончилась весьма благополучно ничем; она поправляется, но должна быть весьма осторожна.
Кажется мне, что среди всех обстоятельств, колеблющих положение Европы, нельзя без благодарности Богу и народной гордости взирать на положение нашей матушки России, стоящей как столб и презирающей лай зависти и злости, платящей добром за зло и идущей смело, тихо, по христианским правилам к постепенным усовершенствованиям, которые должны из нее на долгое время сделать сильнейшую и счастливейшую страну в мире.
Да благословит нас Бог и устранит от нас всякую гордость или кичливость, но укрепит нас в чувствах искренней доверенности и надежды на милосердный Промысел Божий! А ты, мой отец-командир, продолжай мне всегда быть тем же верным другом и помощником к достижению наших благих намерений.
Вчера был у нас смотр флоту и честь ботику Петра I; на рейде было 26 лин. кораблей, 14 фрегатов, а всех 80 воен. судов – вид величественный, и все было в примерном порядке. Возил с собой иностранных послов, и, кажется, им понравилось.
Сегодня отправляю сына Константина с флотом в море на 15 дней; и хотя ему еще только 9 лет, но оно нужно для подобного ремесла начинать с самых юных лет; хотя и тяжело нам, но должно другим дать пример. Сегодня также учил кадет, которые с году на год лучше; а вечером буду смотреть маневр артиллерии в Красном Селе.
Ты уже узнал, любезный мой отец-командир, о причине, лишающей меня, к крайнему моему сожалению, возможности исполнить мою поездку к тебе.
Полагая, что ты, верно, будешь беспокоиться о моем положении, спешу тебя уверить, что перелом ключицы мне никакой боли не производит; мучает же лишь одна тугая перевязка, но и к ней начинаю привыкать; впрочем, ни лихорадки, ни других каких-либо последствий от нашей кувыркколлегии во мне не осталось, и так себя чувствую здоровым, что мог бы сейчас ехать далее, если б на беду мою не поступил в команду к Арендту, который толкует, что необходимо остаться на покое для совершенного срощения кости, которое дорогою могло бы расстроиться.
Сверх того, лишенный способа сесть на
Здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава Богу, умер христианином. Много хлопот нам наделала преглупейшая статья в варшавской «Польской газете», что прошу унять (вперед; подозреваю, не Козловский ли это затеял?) [198] .
198
Во «Всеобщей газете» (Gazeta Powszechnia) появилась льстивая статья с превыспренними похвалами самодержавию, какими полны современные нам некоторые русские газеты. Государь Николай Павлович тотчас почувствовал, что подобными изъявлениями только роняется здравое понятие о верховной власти. Князь П. Б. Козловский жил у князя Паскевича. Это был необыкновенно умный толстяк, некогда министр наш в Сардинии и тайный католик. П. Бартенев.
Мнение твое о Пушкине я совершенно разделяю [199] , и про него можно справедливо сказать, что в нем оплакивается будущее, а не прошедшее. Впрочем, все толки про это дело, как и все на свете, проходят, а суд идет своим порядком. Нового в политике ничего нет; кажется, что наше дело идет на мировую. Отчего?
Оттого ли, что дело наше слишком чисто, чтоб придраться было можно, или же, что вероятнее, они не могут начать спору – право, не знаю.
199
Князь Паскевич писал государю: «Жаль Пушкина как литератора, в то время, когда его талант созревал; но человек он был дурной». (См.: Известия Отделения русского языка Имп. академии наук. 1896. I. 66.)
Окончив благополучно мою поездку за Кавказ, полагаю, что тебе любопытно будет иметь понятие об общем впечатлении, на меня произведенном тем, что я в короткое время успел видеть или слышать. За Кавказом вообще христиане народ предобрый, благодарный за всякое добро и способный ко всем будущим видам правительства.
Армяне полезные, но великие проныры и почти подобные польским жидам; они нам верны по расчету, их надо вести твердо, справедливо, но без всякого баловства. Татары храбрые, усердные, жадные наград, но «не введи нас во искушение». Их должно тоже вести справедливо и твердо.
Новоприобретенные персиане, курды и турки смирны, благодарны за добро, но требуют еще большей осторожности в обращении с ними. Из всего этого следует, что в сем крае столько различных составных частей, что ежели везде нужны умные и честные исполнители, то тем паче здесь.
Но, к несчастию, убеждения, что сие непременное условие к общему благоустройству здесь исполнено, у меня нет, и, по всем вероятиям, немногие из управляющих поняли и свою обязанность или даже чистыми названы быть могут. Общая зараза своекорыстия, что всего страшнее, достигла и военную часть до невероятной степени, даже до того, что я вынужденным был сделать неслыханный пример на собственном моем фл. – адъютанте.